Как-то пришла к нам в дом учительница русского языка и литературы, посмотрела, как мы готовим уроки, как живем, поговорила с мамой да и спросила: «А нельзя ли к вам на квартиру?». Мама смутилась: «Квартирантов никогда не приходилось держать. Удобно ли вам будет? Люди мы простые, отец иногда шумнет маленько». И вправду, отец иногда, выпив с усталости или с морозу, мог повысить голос просто так, без причины, наверное, чтобы мы не забывали, кто в доме хозяин. Никто его не боялся, но никто ему и не перечил. «Вот то мне и нравится, — ответила учительница, — что все у вас просто. А с Иваном Григорьевичем мы славно поладим».
И вот поселилась у нас Алевтина Петровна, коренная москвичка, выпускница Московского педагогического института имени Ленина, обладательница красного диплома. Думаете, в широкопадскую глушь посылали захудалых троечников, полных неудачников? Ничего подобного! Наши судьбы вручали лучшим выпускникам ленинградских и московских вузов, чтобы дети рыбаков, лесорубов, колхозников, обитатели медвежьих углов получали образование не хуже столичного.
Надо ли говорить, что Алевтина Петровна стала нашим кумиром! Мы вставали вместе с ней и бежали на плато, где делали зарядку, после занятий посещали кружки, которые она вела, — гимнастический и танцевальный.
Мы любили ее предмет, учась яркости и стройности речи, перенимали манеру поведения, непроизвольно подражая походке, жестам, улыбке, впитывали ее обаяние и культуру. Мы полюбили Москву, потому что Алевтина Петровна неподражаемо рассказывала о столице, мечтали побывать там. Учительница нам платила взаимностью, ходила с нами в лес, в горы, влюбилась в нашу Широкую Падь, стала жить с нами полнокровной интересной жизнью. Наш танцевальный кружок дебютировал на Октябрьские праздники. Концерт получился великолепный, в одном танце я солировала, на мне было платье, сшитое по выкройке Алевтины Петровны. Мы сами выросли в собственных глазах и зрителям доставили немало радости. И с отцом она поладила, и с мамой сдружилась, стала в нашей семье родным человеком. Года через полтора вышла она замуж за учителя физкультуры и стала жить отдельно. Мама часто снаряжала меня с молоком, творогом или сметаной: «Снеси Алевтине Петровне». Позже, вернувшись в Москву, она долго писала нам письма, присылала к праздникам столичные лакомства. Писали и ее родители, благодарили за то, что мы приютили их дочь. У нас в семье говорили: «Наша Алевтина Петровна!».
Нет, не была Широкая Падь дырой: здесь проходили районные смотры художественной самодеятельности, устраивались по примеру столицы фестивали и слеты, спартакиады, расцвечивались флагами пионерские лагеря. Мне очень нравился лагерь возле Пильво, но здесь однажды случилась со мной беда — я заболела. Доставили меня в Широкую Падь на катере, врачи определили — аппендицит. Требовалась срочная операция, а хирург в отпуске на материке. Отец с дежурным врачом кинулись в райисполком, в райком. Уж не знаю, кто там распорядился, но часа через два прибыл вертолет и увез меня в Александровск. Больно, страшно мне, а все же превозмогла себя, прильнула к иллюминатору. Так ярко сверху видно было и берег наш, и песчаное дно, подводные скалы, водоросли. А сколько оттенков оказалось у морской воды!
Привезли меня на операцию вовремя. Врачи сказали: через несколько часов было бы поздно. Родных в Александровске не было, но в больнице я не ощутила одиночества. Все ко мне отнеслись сердечно, вылечили — проводили на пристань. В то время между Александровском и Пильво курсировал пассажирский катер «Алябьев». Заходил он в каждый населенный пункт района, к его прибытию на берег, как на праздник, высыпали все жители: «Алябушек» приехал!». Тут и новости, тут и встречи!
Добрались мы до Широкой Пади, но «Алябьев» к пристани подойти не мог из-за большой волны. Подали плашкоут; отец меня подхватил на руки. Дома мама ждала, не знала, куда посадить, чем угостить. Как ни хорошо было дома, но пришла и моя пора. Видно было, что производство сворачивают, все уже знали, что районного центра не будет. Подались мы с подружкой куда поближе — в Александровское педучилище. Училась хорошо, жили интересной жизнью, но домой так тянуло, что и высказать нельзя. Дождались мы зимних каникул, взяли билеты на самолетик и прилетели в Пильво. Там можно было заночевать, двадцать пять километров до Широкой Пади — не ближний свет, но мы решили — домой! Домой! Домой! Пришли измученные, часов в десять вечера, стучусь я в окно. «Кто там?» — спрашивает мама. У меня и сердце дрогнуло. Что значит мамин голос! Увидала она меня и заплакала. А дома пахнет родным теплом! Заповедный наш дом! В нем без нравоучений утверждалась родительская мораль, без понуканий приучали к трудолюбию.