Алексей нашел выход:
— Айда в училище. Там глупостями башку не забивают, а обучают специальности.
Летами Миша до приемного возраста не дотягивал, но брат дал директору поручительство. Алексея уважали за смекалку и трудолюбие. Учился он по спецпредметам хорошо, практику схватывал на лету, ни в какие подлые делишки не встревал.
Училище Мише пришлось по душе. Утренняя зарядка, построение на осмотр, вечерняя проверка с докладами дежурных, строевая песня — все было похоже на военную игру.
Особую гордость вызвало участие в параде 7 Ноября.
Как прошли мимо трибун со своим оркестром да как грянули «ура!» — весь город рукоплескал.
Сориентировался парнишка и в житейской обстановке, понял, что все время братовым авторитетом жить не будешь, надо приобретать и свой. А простор был тут широк. Один лучше всех пел — уважали за пение; другой быстрее всех бегал — уважали за бег; третий ловчее всех играл в футбол, четвертый был лучшим рассказчиком сказок и прочитанных книг, пятый в совершенстве выполнял чертежи. Миша с головой окунулся в разнообразную жизнь училища, успевая играть в футбол и лапту, чертить, читать интересные книжки, изучать металловедение и слесарное дело, оборудование бумажного производства. Он вслед за преподавателем гордился, что осваивает самое сложное производство на Сахалине, поэтому учился охотно и старательно. И к нему шли, чтобы помог решить задачу, разобраться в чертежах, найти ответ на трудный вопрос. А еще Мишу уважали за то, что был просто хорошим парнишкой, компанейским и добрым, без зазнайства и хвастовства.
В тот зимний вечер у них в комнате получился маленький праздник. После отбоя закрылись они на крючок, а чтоб ловкачи не смогли крючок откинуть ножиком через щель, закрепили его двумя палочками.
Женька Мамкин, вернувшийся из дому, развязал свою холщовую котомку, а в котомке лежали хлеб и сало. У пацанов потекли слюнки.
Не сказать, что ремесленников плохо кормили. На завтрак давали кашу из гаоляна, пшенку или перловку, тридцать граммов масла; и обед был плотным, и ужин вовремя, по калорийности выходило, может, и неплохо, а по потребностям организма — неважно. Им всегда хотелось есть, особенно радовало душу что- нибудь домашнее, вкусненькое. Сами себя они поддразнивали: «Ремесло, ремесло, лопать хочешь?» — «Ого-го!». А тут сало!
По законам братства все привозимые яства подлежали разделу на равные части, и хозяину доставалось то же, что и остальным.
Разрезал Женька сало под бдительным взглядом десяти пар глаз, да так оно пошло с черным хлебом, что описать это удовольствие невозможно. Жует пацан, смакует, проглатывает в желудок, а результат отражается на роже: рот расплывается до ушей, глаза покрываются маслянистым блеском, наступает полусонное блаженство.
В училище поднимали по-военному — в шесть, поэтому ребята не высыпались. Отбой давали в десять, но кто ложился в это время?
Миша стал укладываться: поставил валенки на батарею, расправил брюки и положил их под матрац, чтобы прогладились. Лег к стене и уже стал засыпать — толкает его Женька, сует еще кусочек сальца. Это был знак особого расположения. Сальце само растаяло во рту, а шкурку он долго, наслаждаясь, жевал.
Накинули ребята поверх одеяла свои шинелишки, прижались по-братски друг к другу и уснули счастливым сном.
III
Пятая комната
Загорание произошло в пятой комнате первого этажа, поэтому с ее обитателями познакомимся поближе.
Жили здесь учащиеся из группы сантехников. По возрасту они были самыми старшими (одному шел двадцатый год, остальные вступали в пору совершеннолетия), но имели самый низкий общеобразовательный уровень. До войны они успели закончить по два-три класса, а дальше обучала их иная школа: отступление или оккупация, работа в колхозе или на немца, голод и холод, ночные рейды но чужим огородам и сараям под руководством какого-нибудь Витьки Косого, преподававшего уроки дерзости, хитрости, наглости. Вдохнули они военной гари, рано познали пьянящий дурман табака и алкоголя, поэтому почитали больше неписаные законы гон-компании, чем писанные директором училища. В открытые конфликты они не вступали, им вовсе не хотелось, чтобы их выперли за ворота, а то еще и подальше. Только за короткий период директорства Сергеева исключили пятерых, трое из которых из зала суда пошли в зону. Училище давало кров и пищу, одежду и специальность, Сергеев был доброжелателен и справедлив: наказывал — так уж за дело, поощрял — так уж по заслугам.