Вить-Вить по-прежнему сидел на табуретке, одевал Светичку, она стояла между его колен, смотрела задумчиво в окно.
– А?… – сказал он, глянув на меня.
– Конечно, – согласился я, – с нами попьет чаю, – одной рукой взял Светкину ручонку, второй – чайник; мы пошли к нам.
– А, Светичка-Цветичка! – ласково сказала мама; она уже сидела за столом. Волосы ее были по-обычному аккуратно причесаны; протянула Светке руку: – Иди, я тебя причешу. – Рукав халата задрался, мамина рука была желтой и худой.
Светка доверчиво и послушно встала рядом с мамой, вытаращив от любопытства глазенки, смотрела на мамино лицо. Мама, не удержавшись, провела подрагивающей рукой по пышным, светлым и вьющимся волосам Светки. Я отвернулся поспешно, стал доставать из буфета чашки, хлеб, булку.
– Тетя Валя, ты умираешь, да?
Я достал из холодильника масло, колбасу.
– Умираю, девочка…
Я схватил чайник, снова выскочил на кухню.
– Ты чего? – спросил меня Вить-Вить.
– Чай забыл заварить.
Стал насыпать чай в фарфоровый чайничек, рассыпал.
– Упаси тебя господь жениться на девушке с разными глазами! – с крайней убежденностью сказал он.
Я через силу, будто сквозь сон, вспомнил, что у Зины действительно левый глаз – коричневый, а правый – светло-коричневый, почти оранжевый. Залил в фарфоровый чайничек кипяток из большого чайника, закрыл его, поставил на большой, чуть не опрокинул.
– Семья – это все-таки двое, – сказал я.
– Теоретик!… – презрительно хмыкнул он, еще говорил что-то, но я не слушал.
Когда вошел в комнату, Светка была уже причесана, сидела рядом с мамой за столом, слушала внимательно. А мама спокойно рассказывала:
– Старший брат был богатый и жадный, средний – бедный и неудачливый, а младший – Иванушка-дурачок…
– Он? – Светка ткнула в меня своим маленьким пальчиком.
Мама кивнула ей, глянула на меня, вздохнула, сказала просто:
– Недоучила я тебя, Ваня.
– Поступлю на вечерний, – ответил я, выбирая маме кусок булки помягче.
– Ну, тетя Валя, рассказывай! – просила Светка, теребя рукав маминого халата.
– Все-таки, понимаешь ли, Ваня, ты с золотой медалью кончил… Старший богатство копил, средний нужду мыкал, а младший – жил себе, как живется.
– У тебя нет адреса отца? – спросил я.
– Есть.
– Ну, а что было дальше, тетя Валя?
– Ты, Светка, пей чай.
– Да-да, пей. – Мама налила ей чаю на блюдечко. Светка взяла бутерброд, откусила, нагнулась, стала пить с блюдечка.
– Глядел-глядел Иванушка-дурачок на старших братьев, неинтересно они живут, – негромко говорила мама, маленькими кусочками отламывая мякиш булки, с усилием проглатывая их. – И решил он поймать жар-птицу, понимаешь ли, чтобы в жизни интерес появился и всем вообще легче жить стало.
– Это попугай?
– Вроде того… Не стоит, Ваня, ему писать.
– Хорошо.
– И вот подружился он с Коньком-Горбунком, отправились они вместе счастье искать.
– А как – подружился?
Мама так же спокойно ответила, а я встал, начал одеваться. Достал из шкафа выходные брюки и пеструю рубашку, вот ботинки только были старые, чиненые.
– Кеды надень, – сказала мама.
Я стал причесываться перед зеркалом. Еще раз отметил машинально, до чего же я похож на Олега Попова: лицо румяное, нос – картошкой, глаза – голубые, и волосы льняные, специально для цирка… Как я буду без мамы, господи?!. А еще она говорила, что Юрий Никулин более тонкий и психологичный клоун, чем Олег Попов, что он даже ближе к Чаплину… Что Олег Попов тоже отличный цирковой клоун, но такое широкое признание за границей он получил из-за того, что образ, который он дает, напоминает сказочного героя русских былин. А может, мама еще все-таки поправится?!. Вон и Павел Павлович мне говорил, что такие случаи у них бывали. Или он просто успокаивал меня?… Главное, говорил, зависит от морального состояния, стойкости больного. Если так, то мама должна поправиться, обязательно должна!
Не помню, как сбегал в магазин.
Мама уже снова лежала на постели, а Светка по-прежнему сидела за столом, слушала. Поспешно вышел на кухню.
– Ты не беспокойся, – сказал мне Вить-Вить, выпив принесенного мною пива, – и суп я доварю и ваш, и наш, и за кашей для Валентины Ивановны послежу. Хочешь даже покормлю ее, а?