Они с Венкой очень похожи: и рост у них одинаковый, и плечи широкие, и волосы черные, жесткие, ежиком – у Павла Павловича, правда, слегка с проседью, – и глаза одинаковые, темно-карие, и лица с крепкими скулами, и улыбки похожи, жесты, а общее впечатление – совсем разное. Венка, к примеру, никогда не спросил бы с таким детским любопытством, ему вообще будто решительно все наперед известно, очень уверенный он человек. И держится к тому же с крайним достоинством. А Павел Павлович долго и уважительно разговаривал со мной, мальчишкой, и – ни одного лишнего слова не сказал, ни одной неестественной интонации у него не было.
– Гусь и Лямка, – решился я ответить.
– Нет-нет, еще как-то?…
Профессор, в институте преподает, и среди больных о нем почти что легенды ходят, а вот человек-человеком остается, рабочим человеком. Вот в этом, пожалуй, и есть их главная разница!
– Гусева, видите ли, Иннокентием зовут, а Лями-ну – Анной, Нюшей, – ответил я.
– Вспомнил! – с явным и торжествующим облегчением проговорил он. – Кеша с Нешей, да?!. – Вдруг мигнул, всматриваясь в меня, откинулся на спинку кресла и захохотал, ухватившись за подлокотники, чуть не подпрыгивая от радостного возбуждения.
Машинально слушая его и даже отвечая ему, я вылупил глаза, приоткрыл рот, своротил на сторону нос, даже льняные кудри разделил на две части, сделал из них на лбу совершенно бараньи завитки. Спохватился, достал из кармана пиджака расческу, привел в порядок волосы, согнав одновременно с лица выражение благоглупости.
– Ну и ну!… – Павел Павлович все качал головой, продолжая смеяться. – Вот почему Вена тебя Иванушкой-дурачком называет, да?… – И будто испугался, перестал смеяться. – Ты только не обижайся, ради бога!… Это ты ведь с золотой медалью окончил?
– Едут герои наши! – громко и чуть неприязненно проговорила Лена. – И, конечно, на моторе! Пока, правда, маленькая деталь – на папенькином.
И я сразу увидел Татьяну: она сидела по-своему, подчеркнуто-прямо на переднем сиденье рядом с Венкой. Рыжие волосы ее были не распущены, как на выпускном вечере, а потом у меня во сне, а собраны высокой и пышной, волнистой шапкой. Глаза закрывали черные широкие очки, но по ямочкам на щеках, чуть сморщившемуся носу и растянувшимся пухлым губам я понял, что она улыбается холодно и отчужденно. И пока «Волга» Павла Петровича разворачивалась, подъезжая к школе, я все смотрел и смотрел на Татьяну. На ней была простая блузка, вырезанная почти как майка; на загорелой прямой шее – деревянные бусы; руки, вытянутые вперед, держали на коленях ракетки в чехле; и была на Татьяне не юбка, а тугие штаны-эластик. Я поспешно отвел глаза.
Венка только кивнул нам с Леной, остановил мотор. Гусь открыл заднюю дверцу, вытянул свою длинную жилистую шею:
– Только Аленушка с Иванушкой, больше никого?
– Никого, – ответил я.
– Здравствуйте! – чопорно проговорила Лена.
– Ну-ка! – Нюша потянула Кешу за руку, он подвинулся, она легко и просто уселась ему на колени, сказала нам с Леной: – Усаживайтесь, родименькие!
Лена сделалась совершенно багровой, да, и я вдруг почувствовал, что уши у меня загорелись, спросил поспешно:
– Слушай, Венка, а ГАИ?
– Мой риск! – с достоинством ответил он, не оборачиваясь.
Я сел рядом с Гусем. Он так это по-женатому, привычно обнимал Нюшу за талию.
– Двигайся, двигайся! – сказала мне Лена, и глаза у нее были растерянно-злыми.
Я притиснулся вплотную к Кешке, сказал Лене с вапозданием:
– Прости, не сообразил!
И тогда Татьяна, не двигаясь, ничего не говоря, засмеялась. Отчетливо так и очень обидно засмеялась.
– Водитель, поехали! – сказала Лена.
– Слушаюсь, мадам! – ответил Венка.,
Машина чуть рванула, поехала. Никак Венка не научится плавно давать газок.
Между мной и Леной даже было пустое место: куда же мой последний умишко девается, стоит мне Татьяну увидеть?! Почему-то уже решил, что и Лена должна сидеть у меня на коленях, как Неша у Кеши, хотя прекрасно знаю, что трое на заднем сиденье отлично умещаются. Главное неприятно, Лена тоже поняла, что я приглашаю ее на колени, вон какое у нее было лицо! И сейчас молчит, губы поджала, смотрит в сторону… А что если и Татьяна это поняла, поэтому и засмеялась так отчетливо обидно?!
– Валентина Ивановна знает, куда ты подевался? – вдруг спросила Татьяна, не оборачиваясь.
– Во-первых, он не подевался! – начала Лена.
– Брэк! – засмеялся Гусь.
– Знает, – ответил я и еще подождал: неужели Татьяна даже спросит о здоровье мамы?!
В переднем зеркальце я видел, как вдруг зарделось Венкино лицо, поджались губы, напряглись желваки на скулах.