И тут же: «Брак (в производстве) — недоброкачественная и некомплектная продукция, выполненная с нарушением обязательных стандартов...»
Я-то знаю, что такое нарушение обязательных стандартов: работаю техконтролером ткацкого производства. Пряжа, выработанная на прядильной машине, должна иметь заданный номер, крутку, прочность, удлинение и обладать равномерностью этих показателей. Мое дело следить, чтобы эти показатели не отклонялись в ту или иную сторону за пределы установленных норм. С браком воевать нелегко: все от него отказываются, сваливают вину один на другого, оспаривают неоспоримое.
Стоит техконтролер, страж качества, па границе двух цехов: ткацкого и аппаратно-прядильного.
С одной стороны, прядильщики наседают:
~ Ты чего к нам придираешься, Нилова, строчишь акты-доносы, с нас выработку снимают. И цех страдает, план снижается. Совесть у тебя есть, товарищ Нилова?
Ткачи тянут за другой рукав*
— Саша, зачем ты потакаешь бракоделам? Тут надо в оба смотреть, а ты глаза закрываешь. Прядильщики то мушковатую пряжу нам подсунут, то неровнота сплошная, нитки то и дело рвутся, терпение лопается. С каких это пор техконтролера перестало интересовать качество пряжи? Куда девалась твоя совесть, Саша!
Вот так я и кручусь-верчусь.
Труднее всего мне работать с /[илей. Она сменный мастер в аппаратно-прядильном цехе, а я в этом цехе проверяю качество пряжи, здесь находятся все нужные мне приборы: мотовило, квадрант, весы, ящики с початками — пряжей, намотанной на шпули, внешне напоминающей кукурузные початки.
Акты на забракованную пря^чу в первую очередь должен подписать сменный мастер, Лиля то есть, а затем уже прядильщица и начальник цеха. Но Лиля такие акты подписывать не любит, отвиливает всячески — не хочется ей портить отношения с работницами:
«Что я могу с Ниловой сделать! Говорила не раз...»
Я с Лилей тоже «говорила не раз». Даешь ей акт, она повертит его в руках, покрутит, потом скажет:
«Плохой прочес? А это что? Несортная пряжа по номеру? Хорошо, Сашенька, я сначала проверю, потом подпишу...»
Проверять ей не обязательно: я никогда не подводила. К тому же Лиля работает на фабрике без году неделя, а я три года, в небрежности меня никто еще никогда не упрекнул. Но у Лили свой расчет: тянет время.
Подхожу к ней на другой день:
«Ты подписала акты?»
«Нет еще, Сашенька, не успела, столько дел! Сейчас у начальника совещание будет, а после я займусь актами, непременно займусь».
Слова!
Зато на третий день она сама меня ищет:
«Сашенька, а где те ящики с забракованной пряжей? Искала их, искала. Давай вместе поищем. Надо же оформить акты и сдать в бухгалтерию!»
И смотрит на меня ясным, чистым взглядом,
А между тем мы с ней прекрасно знаем, куда девалась пряжа. Сработана! Понадобилась ткачам, ее подняли наверх и пустили на станки. Ткачи простаивать не могут, это дорого обходится фабрике...
— Эй, девушка Г Вы обратно поедете или за простой платить согласны?
Шофер автобуса смотрел на меня веселым взглядом. В машине только мы с ним.
— Извините.
— Ничего, бывает...
Пять минут быстрой ходьбы — и я на фабричном дворе.
Два мрачных пятиэтажных здания из бурого кирпича, с железными ставнями на окнах первого этажа будто зажали плечами, поддерживая, своего младшего, четырехэтажного брата. И от того, что к зажатому дому пристроена веранда, выходящая метра на два вперед, выкрашенная грязно-серой краской, сам дом издали казался висящим в воздухе, а веранда — широким проходом под ним, скрытым туманом. Никогда я не могу отделаться от этого ощущения.
У входа бросался в глаза транспарант с крупными буквами: «Сегодня работать лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня!»
По узкой, пахнущей лаком деревянной лестнице с только что вымытыми ступеньками я поднялась на пятый этаж — в красный уголок ткацкого цеха. Здесь, за шкафом у окна, мое рабочее место — небольшой письменный стол, покрытый куском темно-синего сукна, придавленного толстым стеклом. Оно так блеснуло в полумраке, что мне на какой-то миг показалось, будто на столе пролита вода.
Я поставила мимозы в литровую банку с водой — здесь они дождутся Лилю, сняла пальто, повесила в шкаф, переоделась в халат, потом постояла немного у окна. Фабрика стоит на берегу речушки, и отсюда кажется, будто я плыву сейчас на пароходе, который, содрогаясь от непомерных усилий, с трудом продвигается в темной густой воде.
— А я думала — здесь никого! — сказала, входя, Оль-гуня. Она включила свет. — Ты чего это в темноте, Саша Нилова, доброе утро]
— Здравствуйте.