Старики внешне были похожи друг на друга. Оба одеты в куртки из звериных шкур и в лохматые шапки, у каждого в руках лук и колчан, полный стрел, а также дубинки. Маски изображали добродушных стариков. Выйдя на сценическую площадку, они довольно искусно изображали стариков и интонацией речи, и походкой. Диалог сводился к разоблачениям местных правителей.
Сатирический аспект преобладал в таких диалогах, зрители слушали их с удовольствием, внимательно и серьезно, выражая нескрываемый восторг и хохоча над особенно удачными выражениями, которые вызывали оживленное обсуждение [Барадийн, 1909, с. 157–158].
Сюжет описываемого спектакля заимствован из жизни тибетского пота и отшельника Миларэпы. В сборнике его стихов нарисована сцена встречи поэта с охотником Дордже. Как-то раз Миларэпа сидел в своей горной келье и услышал необычайный шум. Затем мимо кельи проскакали напуганным кем-то дикие козы. Поэт силой своего благословения успокоил животных, они приблизились к нему и прижались к его ногам. Послышалась чья-то тяжелая поступь, и через мгновение перед отшельником оказался дикий человек — охотник в одежде из звериных шкур, с луком и колчаном за спиной. Охотник, возмущенный тем, что кто-то попытался украсть его законную добычу, нацелился стрелой в отшельника. Но Миларэпа спел один из своих гимнов, растрогавших сердце охотника. Он выронил лук, колчан и с мольбой о прощении припал к стопам поэта, став с тех пор его горячим поклонником.
Для исполнения ролей выбирали того (обычно из простых монахов), кто обладал артистическими способностями и даром красноречия. Перед выступлением на сцене исполнители сатирического диалога давали клятву перед изображением Дорджелега, божества-хранителя монастыря, что будут справедливы в своих суждениях, неподкупны и честны [Барадийн, 1909, с. 160–161].
На конец лета обычно приходился сбор лекарственных трав. Ежегодно, совершив предварительно необходимые обряды, в это время монахи-медики занимались сбором трав в близлежащих горах. Прихватив некоторое количество провизии, вооружившись топориками и палками с железными наконечниками, молодые люди проводили весь день за работой в горах и лишь к вечеру возвращались в лагерь. Восемь дней они непрерывно собирали травы, потом пять дней сортировали и классифицировали собранное. Двухнедельная экспедиция завершалась чаепитием со сластями. Целебными читались росы, собранные с лекарственных трав, и вода горных ледников (например, ледниковые воды хребта Маченпомра считались целебными при проказе) [Потанин, 1950, с. 163; Nebesky-Wojkowitz, 1956, с. 212]. По преданию, почитались целебными листья священного дерева (разновидность сирени) монастыря Гумбум, выросшего там, где, по одной версии, были зарыты волосы Цзонхавы Лобзан-дакпы при его постриге в монахи, а по другой — послед Цзонхавы. Женщины заваривали и пили настой листьев этого дерева как средство от различных послеродовых заболеваний [Козлов, 1947, с. 265].
Осенние обычаи и обряды
7-й месяц — это месяц уборки урожая. В некоторых районах сбор урожая начинался в 6-м месяце, особенно в тех долинах, где собирали по два урожая.
Во время сбора урожая в Кхаме всегда появлялись странствующие монахи с барабанами и колокольчиками и бродячие нищие, которые несли зонтики, разукрашенные монетами, раковинами, бахромой. После бормотания молитв и чтения заклинаний, во время которых странники били в барабаны, звенели колокольчиками, они получали в награду небольшие узелки с зерном от владельцев полей. Монахи преимущественно принадлежали к школе Ньингмапа. Они следовали за урожаем по мере его созревания из нижних долин до самых верхних плато и иногда успевали спуститься вниз ко второму урожаю. Поэтому с их появлением связано иносказание: «Когда сорока (имеются в виду монахи. — Авт.) дерет кору на вершине дерева — урожай хорош, но если сорока дерет кору еще и у корня, то урожай в Батанге еще лучше» [Duncan, 1961, с. 76].
Созревший урожай старались «защитить» различными обрядами. Так, для того чтобы не разгневать Хозяев полей, Хозяев местности, в этот период на полях нельзя было никого хоронить. Бытовало поверье, что в это время Небо не должно видеть «упавших», «умерших», «зарытых» в землю. Очевидно, считалось, что «падение» и «захоронение» могло погубить «поднимающийся» урожай. Умерших в эти недели временно захоранивали в доме или в конюшне [Duncan, 1964, с. 65].
Урожай жали серпами и мужчины, и женщины. Женщины во время работы пели обрядовые песни и приносили богам в жертву пучки ячменя и гороха [Кычанов, Савицкий, 1975, с. 119]. Сжатые зерновые вязали в снопы, которые свозили на тока или на плоские крыши домов. Если зерно было не очень сухое, в Восточном Тибете, в Амдо, в деревнях, устраивали специальные сушила для хлеба: высокие жерди вертикально врывали в землю рядами и соединяли поперечинами на трех или четырех уровнях. Снопы для сушки укладывались на поперечины не в горизонтальном положении, а в вертикальном. Сноп «садился» на поперечину верхом, как всадник на седло, колосьями вниз. Устройство подобных сушил вызывалось обилием дождей и недостатком солнечных дней [Потанин, 1950, с. 252]. Если деревня лепилась на склоне горы, то крыша одного дома становилась двором для другого. В домах с плоскими крышами последние использовались как тока для молотьбы.