Разрезвились молодые,
Было игр у них без счета.
В ворона они играли:
Калев — ворон, сестры — куры,
Злого козлика дразнили,
Перстень прятали-искали,
Тут была игра в соседи,
Тут была игра и в прятки,
Игр иных и не расскажешь,
Не споешь о них и в песне.
Да и песни позабыты:
Нет в уме былых напевов,
Нет в руках былого звона,
В сердце сладких заклинаний!
Отзвенят и дни забавы,
Отзвучат и ночи счастья,
Наша молодость завянет,
На щеках погаснет алость, —
Тут конец настанет песням.
Рано ль, поздно ли простятся:
Соловей — со вздохом ночи,
Жаворонок — с трелью утра,
И кукушка — с кукованьем,
И красавица — с весельем.
Если ж после долгой пляски
Да под дудку женихову
У тебя ни слез не будет,
Ни раскаянья, сестрица,
После доброго веселья, —
Вспомним праздник и прославим
Сладкой песней лебединой!
ПЕСНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Зрелище подземного мира. Первый поединок с Рогатым. Обратный путь.
Был бы песенник моложе,
Был бы он таким, как прежде, —
В полном радостном расцвете
Меж весной и жарким летом, —
Дня для песен не хватило б,
Не хватило б зимней ночи,
Распевал бы он неделю,
Две недели куковал бы,
Славя Калевовы игры,
Пляски девушек подземных, —
Пел бы так, чтоб гнулись рощи,
Чтоб, гудя, плясали скалы!
Но певец — петух рассвета,
Вечер дней своих встречая,
Нынче — лебедем осенним —
Взор печальный обращает
К золотому утру счастья —
К дням, когда в ковер веселья
Он вплетал цветы живые,
К дням, когда его любовно
Жизнь-подруга обнимала
И в ответ его томленьям
Сердце милой жарко билось,
К дням, когда всходили травы,
Высоко качель взлетала
И глаза черней смородин
Тайной нежностью сияли.
Разве молодость вернется
С той весной и той любовью?
Пусть же глянут песни-зори.
Солнца зернышки живые,
Вглубь очей моих душевных!
Пусть осветят род могучий,
Чтоб из сумерек он вышел,
Чтоб сверкнул из черной тучи!
Калевитян сын любимый
Хоть не плыл рекой веселья,
Хоть не вел он игр беспечных
На златых горах высоких, —
Но их пир всю ночь не молкнул,
Радости не прерывались.
За веселою игрою
Удалому не до скуки.
Нескончаемые игры
Гнали сон от глаз девичьих.
«Ах, когда б над ночью счастья
Солнце дольше не вставало!»
Нежноликие вздыхали,
О былой любви тоскуя,
Что шелковую основу
Счастья тайно не доткали.
В кухне старая сидела,
Билась там, как мышь в ловушке,
Не могла войти к сестрицам,
Омрачить девичий праздник…
А наутро с милым гостем
Погулять пошли сестрицы,
Дом показывали гостю —
Горницы и кладовые.
Щеки девушек алели
От забав минувшей ночи,
Пролетевшей в играх счастья.
За порог они ступили —
Под высокий свод из камня,
Шли по каменной дороге —
Шаг, и два, и пять, и десять.
Видят горницу большую,
Все в светлице из железа:
Двери, окна — из железа,
Потолок и пол — железный,
Над железной черной печью
Боров — тоже из железа.
У стены — железный полог,
Стол железный — посредине,
Рядом — стулья из железа
И железные скамейки,
Жерди — тоже из железа[132],
И лари с добром железным.
Старшая из трех красавиц
Так поведала-сказала:
— Эту горницу Рогатый
Батракам своим построил.
Здесь рабы его ютятся,
Здесь их мучают, несчастных,
День и ночь, без передышки. —
вернуться
132
В старых эстонских сушильнях (комната-рига, служившая и для жилья) под потолком находились подвижные жерди, на которые клали снопы для просушки. О них очень часто говорится в эстонских народных песнях.