Пламя красное заката
Горы облак окаймляет,
Красит золотом и кровью,
Алым шелком вышивает…
Слышишь, сын, как в темной туче
Быль таинственная дышит,
Перекатываясь громом,
Синей молнией пылая,
Грохоча жемчужным градом,
Шелестя сетями снега?
Снег косматый дремлет в туче,
До поры гроза таится…
Слезы прячутся в зеницах,
Слез роса блестит на веждах.
Отблеск радости мгновенной,
Холод горести вечерний
Наши слезы порождает,
Наши слезы утоляет.
Радостью ли дышит сердце,
Грусть ли грудь переполняет,
Горячо прорвутся слезы,
Из очей роса польется
От сердечного порыва,
От душевного смятенья.
Чародей правдивых сказов,
Мудрый ткач былин узорных,
Безупречный созидатель,
Песнопенье начиная,
Горсть берет в стране мечтаний,
Горсть другую — в доме правды,
Третью горсть — в деревне слухов;
Горсть большую в долг берет он
Из ларей усадьбы мысли,
Чтобы речь текла красиво,
Истинно лилась, разумно,
Чистым золотом струилась.
Так творит певец умелый,
Сказов ткач, творец искусный,
Труженик за станом слова.
Стоны ночью я услышал,
Стоны Мардуса[24] лесного,
Плачущего в темной чаще,
Причитающего громко.
Кто же Мардуса обидел,
Кто его рыдать заставил?
Что кричит он так истошно?
Что так воет он и стонет?
Он над гибелью рыдает,
Над родною кровью плачет,
Над слезами мук народных,
Над терзаньями неволи,
Над безвременной кончиной
Тех, что в небе, словно горы
Облаков, окаменели
И кровавою каймою
На закате отпылали…
Бедствий стелются покровы,
Кроют черною завесой,
Заслоняют темной тучей
Путь певца в долинах жизни.
Тени в облаке тумана
Над вечернею росою
Тихим шагом выступают:
Тешиться игрой кровавой,
Пляской топоров тяжелых,
Блеском стали под луною.
Слышен гул войны в долинах,
Рдеет зарево пожаров,
А вослед плетутся голод,
Смерть, чума и мор свирепый[25].
Вести черные несутся
С громким воем и стенаньем…
Снова льются кровь и слезы,
Слышны вопли, скрежет пыток…
В долгих битвах за отчизну
С полчищами чужеземцев
Пали волости и земли,
Пали лучшие из лучших,
Пали доблестные мужи…
Наши нивы запустели,
Наши юноши и мужи
Незарыты опочили, —
Но великая их слава,
Богатырские деянья,
Несказанные мученья
Пусть звучат для нас немолчно,
Светят пусть неугасимо
В дорогих воспоминаньях!
В небесах, в жилище Таары[26],
За беседою разумной
Мужи сильные сидели,
Победители гостили,
Перед очагом толкуя
О седых веках минувших.
Богатырь Калевипоэг
Князем восседал меж ними.
Подперев щеку рукою,
Он в глубокой думе слушал
Песни старых песнопевцев,
Перекаты, перезвоны
Каннеле золотострунной,
Восхваленья песнотворцев
Всем его делам великим,
Подвигам его бывалым,
Чудесам, что совершил он
В пору жизни, в мире смертных.
Все, что он в былые годы
На земле успел исполнить,
По утерянным тропинкам,
По следам едва заметным
Собранное терпеливо,
Сбереженное любовно,
Снова ярко оживало
На устах певца седого
В золотой заветной были…
Подбирать слова я стану,
Прясть серебряную нитку
Да сучить златую пряжу,
На пол медные пуская
В звонкий танец веретена!
Ткать сказание начну я,
Вытку облики былого,
Чтоб глядели, как живые!
Посмотри: в лесу глубоком,
За кустарником дремучим,
Под печальною ольхою,
Под плакучею березой
Семь холмов стоят могильных,
Семь курганов позабытых,
Семь могильников замшелых.
Ни присмотра нет за ними,
И ни дружеской заботы,
Нет у них ночного стража,
Нет ни родственной охраны.
Первый — холм беды, напасти,
Холм другой — могила рабства,
Третий — холм грозы военной,
Под холмом четвертым — голод,
Пятый — холм народных бедствий,
Лютый мор в шестой могиле,
А в седьмой — чумы зараза.
вернуться
Мардус — мифологическое существо, первоначально означавшее умершего, затем получившее значение духа смерти и, наконец, вестника смерти. По поверью, Мардус прядет в избе ночью, когда все спят, стучит, грохочет или подает голос. Какой-нибудь необъяснимый глухой звук толковался как предвещающий смерть стук Мардуса, то же значение приписывалось тиканью жучка-древоточца.
У каждого человека имеется якобы свой Мардус. Появление Мардуса предвещает смерть того человека, чьего Мардуса видели. По данным Крейцвальда, голос Мардуса будто бы предвещает всевозможное зло. Если голос Мардуса слышится часто, можно ожидать войны.
В «Калевипоэге» говорится о времени до прихода «железных людей», то есть до начала XIII века. Здесь идет речь о покрытых мхом могилах, возникших в результате рабства, войн, голода и мора, которые свирепствовали после завоевания страны пришедшими с запада рыцарями, задолго до того времени, когда «Россия под крылом своим могучим от врагов нас защитила» (1710 год). Время после присоединения к России представлено в «Калевипоэге» как мирный период после продолжавшихся в течение пятисот лет народных бедствий. Такие же мысли высказывает Крейцвальд и в своей поэме «Война». Время до захвата страны «железными людьми» изображается в эпосе как период мира и дружеских экономических и культурных связей между эстонским и русским народами.
вернуться
Мор и эпидемии часто опустошали Эстонию в периоды войн. В эстонском фольклоре мор представляется духом, являющимся в образе черного или серого человека в образе молодой девушки, мальчика, солдата, козы, барана, кота, мыши или клубка ниток. Мор в образе человека дотрагивается до кого-нибудь палкой, и это влечет за собой смерть. Распространению мора, по поверьям, часто препятствует вода; мать защищает детей от мора, простирая над ними руку, когда они спят. Поверье говорит, что полезно также притвориться умершим или перебраться в тень черемухи или рябины, запах которых отпугивает болезнь. Широко известны рассказы о сеятелях мора, в которых народ видит своих угнетателей-помещиков. Помещики хотят истребить крестьянство, чтобы присвоить его земли и добро.
вернуться
Таара — упоминаемый в хронике Генриха Латышского (XIII век) бог древних эстов, к которому жители Саарема обращались с возгласом: «Тарапита!», что означает: «Таара, помоги!» В эстонской мифологии существовал также образ Ванаизы — дедушки, Ванатаата — деда, старика. Согласно народному поверью, это название небесного духа находится в связи с представлением о молнии. Народ веровал в духов, которых, как своих защитников, называл отцами, дедушками, стариками, родителями, матерями.