Что же вышло из мышонка?
Что там выросло в тряпице?
Из мышонка стал котенок,
Мальчик котика закутал
В теплое руно овечье
И в тряпицу с бахромою
И за пазуху засунул,
Чтобы рос в тепле котенок.
Что же из кота явилось?
Что за диво приключилось?
Вышла из кота собачка,
Вывелся щенок красивый.
Пастушок щенка укутал
В тряпку с мягкой бахромою
И за пазухою спрятал,
Чтоб в тепле росла собачка.
Что же из щенка явилось?
Что за диво приключилось?
Вырос из щенка ягненок,
Стал красивою овечкой
С белоснежной тонкой шерстью.
И не слышно плача в поле —
Нет в ольховнике стенаний,
Сетований в белой роще.
Ведь теперь сиротка весел,
Счастлив стал раба сыночек,
Хоть и семь угроз над бедным,
Восемь зол над ним нависло.
Злобы их он не боится:
Грусть овечка успокоит,
В горе белая утешит.
Сын раба — пастух-сиротка —
Пуще глаза охранял он
Белую свою овечку,
Прятал под полой кафтана,
Если дождик застигал их
Или холод предрассветный.
ПЕСНЬ ТРИНАДЦАТАЯ
Возвращение с досками. В подземном царстве. Девушки в аду.
Прежде был я запевалой
У околиц деревенских,
Ладно складывал я сказы,
Подбирал слова искусно
Для раскатистых напевов.
Первым песенником был я,
Пел один — забавы ради,
Пел вдвоем с певцом захожим,
Тучи весело гремели,
Ветры, слушая, стихали
Нынче я — уже не прежний:
Голос груб для нежных песен,
Голос слаб для песен грозных,
Пальцы с каннеле в разладе.
Видно, старость подступила,
Видно, нет бывалой мощи.
Но для Калевова сына,
Ради Калевовой славы
Расцветает в сердце юность,
Возвращается былое.
Золотой я был кукушкой,
Был дроздом сереброкрылым,
Куковал я возле дома,
В рощах крылышком сверкал я.
Позапрошлым летом начал,
Прошлым — стал входить я в силу
В первый год — слова сбирал я,
Во втором — точил, строгал их,
В третьем — складывал прилежно
На четвертый сбил их вместе.
Калевитян сын отважный,
Отшагав дневные версты,
Завершив труды дневные,
Ввечеру вернулся к ложу,
Лег на холмике песчаном,
Где был меч его похищен.
Перед сном едой вечерней
Подкрепился славный Калев,
Чтоб усталость миновала,
Чтоб скорей воскресла сила.
Колдуна — как не бывало,
Нет и вражьего отродья:
Видно, дьявольское племя
Веником волшебным в бане
Синяки недавней драки,
Шкуру рваную лечило.
Поутру, еще и зорька
Не проглянула на небе,
С ложа встал Калевипоэг,
Зашагал поспешно к дому.
Он безвестной шел дорогой,
Тропы новые топтал он,
Пробирался крупным шагом
По болотам, по трясинам,
Сквозь кустарники густые,
Через волчьи переправы —
Напрямик шагал он к Виру.
Поспешал могучий Калев,
Все быстрей вперед стремился,
И назад летели версты.
Так до вечера шагал он,
О привале не подумал!
Глядь, уж солнышко заходит…
Тут с плеча свалил он доски,
Под кустом сложил поклажу,
Поразмял бока и спину,
Из котомки вынул ужин:
Каравай, бочонок браги.
Хлебом, брагой подкрепившись,
Стал себе постель он ладить,
Для боков усталых ложе:
С дюн окрестных изобильных
Стал носить песок сыпучий,
Сбил песок в большую груду,
Словно впрямь кровать поставил.
А как нес он напоследок,
Из полы его кафтана
Пригоршня песку упала.
Оттого и кривобокой
Та постель стоит поныне.
А в сторонке приютился
Малый холмик, словно горка
Забелела средь долины[125].
В пологе ночных туманов
Отдыхал могучий Калев, —
И росистая прохлада
Наливала мощью тело.
На небе сияли Спицы,
И звезда зари рассветной
На дремавшего глядела,
А вверху стоял на страже
Бледнощекий тихий месяц
Вплоть до огненного утра,
Пробуждающего спящих.
вернуться
125
Постелями или ложами Калевипоэга в Тартумаа народное поверье называет семь городищ различного типа, где часть возвышенности с одного или двух концов отделена углублениями, и земля из них в определенном месте как бы образует «изголовье». Вблизи одного «ложа» имеется холмик, о котором говорится, что он образовался из песка, выпавшего из полы одежды Калевипоэга, когда он сносил песок для возведения «ложа».