Кэролайн думает о том, что после смены нужно будет заехать в магазин за овощами и чем-нибудь мясным, поскольку за завтраком этим утром холодильник оказался полупустым; прикидывает, сколько время она потратит на это и сможет ли после заняться заполнением бумаг, которые как всегда придётся брать на дом.
— Лечащий врач вашего сына сейчас на больничном, так что всех пациентов курирую я, — терпеливо объясняет она. Не говорить же, что этот балбес умудрился выбить у начальства отгул для подготовки к грядущей свадьбе. — Мне бы хотелось дать положительный прогноз, но уверяю, ампутация необходима. Если этого не сделать сейчас, вашего сына ждут две долгие мучительные недели, — умолкнув, она чуть тише добавляет: — последние в его жизни.
И снова — крики, слёзы, возмущение.
— Вы не имеете права! — не в силах больше изъяснятся на повышенных тонах всхлипывает мать пациента. Её муж удерживает её дрожащие плечи в своих крупных ладонях, но та, кажется, не видит никого вокруг, кроме врача-сатаны, принесшей такие ужасные новости.
Этого нет в протоколе, но Кэролайн знает, что иногда стоит проявить жёсткость, чтобы заставить других отринуть эмоции и услышать голос разума.
— Мы имеем право, — прагматично замечает она. — Вы подписали согласие на любые медицинские вмешательства. Юридически ваше согласие не требуется, поскольку оно уже есть. Я же просто ставлю вас перед фактом происходящего в операционной.
Это очень грубо, неприемлемо — за такое на неё и впрямь могут накатать жалобу, да такую, которая обернётся в лучшем случае штрафом. Однако, это как всегда срабатывает: возмущения затихают, поскольку семья вынуждена переварить то, что они услышали. Пользуясь возникшей заминкой, Кэролайн продолжает уже на порядок мягче, так, словно уговаривает родных людей:
— Ожоги вашего сына очень глубокие. Затронуты не только мышцы, но и кости. При самом лучшем раскладе, на который мы уповать не можем, он всё равно не сможет ходить. Заражение крови может начаться в любой момент, и мы должны убрать все сопутствующие этому факторы как можно скорее.
— Заражение крови из-за ожога? — робкий голос девчушки звучит шокировано, но позволяет увериться в том, что у Кэролайн появляется первый союзник.
Она вкратце объясняет, что такое ожоговый сепсис и чем он страшен, и кажется переманивает на свою сторону ещё и отца пациента. Мать же по-прежнему колеблется.
— У вас есть дети? — дрожащим голосом спрашивает та, видимо пытаясь оправдать свою непримиримость с действительностью сильными материнскими чувствами.
Кэролайн знает, что её пульс подскакивает, даже не глядя на смарт-часы с пульсометром, которые она приобрела специально для того, чтобы следить за этим делом. Последнее, что ей сейчас нужно — тахикардия и ощущение сдавленности в груди, но только это и имеется в наличии. Она пытается перебороть то, что ей не по силам, качает головой и говорит:
— Нет. Но это не значит, что мне наплевать.
Видимо, на её лице всё же проскальзывает что-то глубоко болезненное, что даже женщина, волнующаяся за здоровье своего сына, сдаётся. Она обмякает, обессиленно опускаясь на диванчик, с которого недавно вскочила, и просит лишь об ответах на множество вопросов технически-медицинского характера, начиная от хода самой операции, заканчивая дальнейшей реабилитацией и качеством жизни.
На всё про всё уходит около двадцати минут, и, покидая комнату для бесед, Кэролайн чувствует себя выжатой, как бельё из стиральной машинки, поставленной на отжим в восемьсот оборотов за минуту. Денёк выдался тем ещё приключением, начавшись со звонка — не будильника, а обычного телефонного звонка, который заставил подорваться с постели, в спешке соображать и подбирать слова. Потом полупустой холодильник подкинул задачку в духе «сможешь ли ты сварганить завтрак из того, что есть?». По пути на работу на пересечении улиц в машину Кэролайн только чудом не влетела сапфирово-синяя Mazda, что неслась на загоревшийся красный сигнал светофора.
Подрагивающими руками вцепившись в руль, она всё же добралась до работы, где ей решили потрепать нервы пациенты: первый до сих пор не вышел из «ожогового психоза» и был вполне нешуточно привязан к кровати, второй — Тони Старк — не был в психозе, но определённо жил в своём выдуманном мире, где все хотели ему навредить.