Хочется закрыть глаза, но веки тяжёлые и не поддаются. Взгляд фокусируется из ряда вон плохо. Доподлинно Старк видит лишь кровавое зарево остановившейся битвы, разрезавшее тёмное небо всполохами, и долговязый юношеский силуэт, сливающийся в одну большую красно-синюю точку.
— Мистер Старк… — знакомый голос срывается, сквозит горечью грядущей утраты. — Мы победили.
Победили.
Слово набатом отдаётся в голове у Тони, прокатывается от висков к затылку и обратно, ударяясь под лобную кость. Он уже не в том состоянии, чтобы полностью осознать масштаб того, насколько это хорошо; но это слово само по себе, без контекста, сладкое, будто арахис в карамели.
По-бе-да.
Звучит приятно. Тони пытается улыбнуться, даже не подозревая, что уголки его губ не поднимаются ни на миллиметр. Только потом как-то резко и болезненно доходит, что срывающийся от эмоций голос — голос Паучка. Неведомым для разума образом Старк знает, что Паркер — это ещё одна его победа, и во рту становится ещё слаще. Будто каждая буква этого слова плавится на языке как сахарная пудра, перебивая собой терпкий тягучий металлический привкус крови.
А потом место Питера занимает Пеппер. Тони всё так же не может увидеть её из-за марева перед глазами, но и без того чувствует каждую эмоцию на лице любимой женщины. Влажные глаза распахнуты — широко, ошеломлённо; она явно понимает, чем всё обернётся. Дрожащим, больно уж тихим голосом просит Пятницу провести сканирование. Услышав неутешительный ответ шмыгает носом и наверняка совсем коротко кивает головой, поджимая губы и зажмуриваясь, чтобы не расплакаться. Тони и сам где-то на грани. Если бы кто-нибудь раньше сказал, что он окажется таким сентиментальным тюфяком, то Старк ни за что бы в это не поверил. Но жизнь играет с ним в особые игры, что-то между «монополией» и отпетым садо-мазо.
Видит бог — или кто там всем заведует, — Тони любит Пеппер неимоверно. Любит эту строгую прекрасную женщину, в чью жизнь он приносит только плохое, только сумбур и слёзы, а она терпит всё это и в ответ отдаёт ему свой свет, свою любовь и поддержку, без которой мир бы не имел того Железного человека, которым Старк стал рядом с ней. Прощаться — вернее, осознавать прощание, — невыносимо. Тони хочет так о многом сказать, высказать сожаления и напутствия, мельчайшие, вплоть до того, в какую школу отправить Морган, когда она подрастёт, но он, в точности как та машина с пробитым бензобаком, глохнет на ходу. Слова не то, чтобы застревают в горле — они буксуют уже в голове, не складываются, отпрыгивают друг от друга и теряются в спутанности угасающего сознания.
В последние свои секунды не такой уж железный, как оказалось, человек думает о своей дочери. Лучистая улыбка Морган и ямочки на её розовых щеках встают перед внутренним взором ярким пятном. Воспоминание согревает душу, но всё же горчит очередной порцией сожалений — Тони жаль, что он не увидит её наряд на выпускной бал; что не сможет отгонять от неё навязчивых кавалеров и что не принесёт ей ведёрко мороженого, когда один из них всё же доберётся до сердца его малышки и попытается наворотить там дел. Старк хотел бы принимать активное участие в жизни дочери, быть для неё тем, к кому она всегда смогла бы прийти как с мелкими, так и с крупными проблемами, но… Всё это уже часть другой, недостижимой истории.
Смерть оказывается похожа на зубастый хищный рот, что заглатывает сознание целиком, а после даже не спешит запивать его. Не жуёт, не давится. Просто пропихивает тебя в глотку, сжимая со всех сторон, сдавливая телом, которое было твоим, но теперь оно слишком тесное, неуютное. В пустоте ты летишь вниз — падение долгое, словно к земному ядру, — а потом плюхаешься в мнимый желудок, который разъедает тебя кислотой, покачивая из одной стороны в другую. Тони качает так, будто он на старой машине едет куда-то, а под колёсами дорога с колдобинами и выбоинами, оврагами и ямами.
Его мечет в пустоте, кидает от края к краю, намереваясь будто растрясти по атомам. Приятного в этом мало. По мнению Старка, посмертие должно было стать буквально одним сгустком из сплошного ничего, но тут по-прежнему ощущаются странные колебания и слышатся звуки — глухие и отдалённые, неразборчивые. Вот что-то щёлкает: не похоже на стук стрелок, скорее включённый поворотник в машине. Звук цикличный, дезориентирующий. Щёлк, щёлк, щёлк, — бьётся о мозг снаружи и изнутри. Долбит прицельно по вискам. Как мигрень, только со звуком.