Однако вблизи Пенда и на грека мало походит, выглядит типичным русобородым плешивым германцем, в меру седым, в меру худощавым, без рельефных мускулов атлета. Зато жилист. Таким и подобает, судя по самому мерсийцу, быть королю — не сильным, но достаточно выносливым, чтобы десятилетиями тащить на нешироких плечах страну, сшитую, словно лоскутное одеяло, из трех враждебных народов. Англы, саксы, бритты. А еще — полукровки вроде графа Роксетерского, к ним Пенда последнее время благоволит. Видит, наверное, в смешении будущее единство. Вот и за сына просватал камбрийскую королевну, завещая новый народ еще не родившимся внукам…
— Ковыляешь? — спросил дед нации вместо приветствия, явно не требуя ответа. – Сломай лекарю руки за криво сросшиеся кости, — но заметив, как поморщился вассал, усмехнулся. — Хотя, твою чудо–повозку, небось, все равно трясет – никакой лубок не поможет. Так что сам виноват… Кстати, ты на своей колеснице дырку в сиденье сделал? Если нет, озаботься.
Вот только решишь, что привык к его шуткам — придумает новую.
— Недоумеваешь. Значит, еще не дожил. Сделай дырку, и, если будет на то воля норн, не познакомишься с хворью, что так любит старых кавалеристов. Я вот продырявил кресло, в котором за столом сижу. И знаешь — не болит! Ну, влезай. Двум хворающим найдется, о чем поговорить. Я старик, ты ранен, а дела не ждут. Я распускаю армию — сев на носу. Да и у тебя хлопот прибавилось. Много.
Через полчаса Окта знал — судьба в лице властителя назначила ему разить врага не столько мечом, сколько словом, впитанным от матери. Камбрийским.
Король, меж тем, наливает в пригоршню вассала воду — вместо обычной горсти земли — символ принятия присяги от нового края. Вода вольно течет в щели между мозолистыми пальцами – меч стирает кожу чуть хуже плуга – уходит обратно в купальню. Король что–то желает этим сказать? Или всего лишь очередная выходка? Пенда это Пенда. Сказал:
— Край болотистый, вода сойдет.
Тут же перескочил на другое:
— Ну вот, одно дело обсудили… Как водичка? Ногу отпустило?
— Нет пока… Но отогрелся, словно всю зиму у камина просидел!
— Что ж, возблагодарим Немайн, — вино из королевского кубка щедро выплескивается в воду. Взбухло недолгим облачком и растворилось — жертва. Возлияние Немайн–Неметоне–Нимуэ–Сулис–Минерве–Афине… Христианским вином крещеной богине от верующего в иных богов…
— Она христианка, — напомнил Окта.
Король не замедлил с ответом:
— Римляне – христиане. Камбрийцы тоже. Куда ей деваться? А ведь куда–то девалась, на столетия… Теперь вот вернулась, — Пенда засмеялся, довольный чем–то понятным ему одному. Пояснил: — Правила новые приняла, да так, что люди ее встретили с радостью. Но играет свою игру. Не чужую, – русые усы встопорщились в улыбке. — Нашла момент и место. Согласись, это она хорошо находить умеет. Как тебе это место, а? Между прочим, ей посвященное…
Король хмыкнул довольно. Окта понял — в самозванстве сероокую король больше не подозревает.
— Она умеет еще много чего. Например: взяла три города. Быстро. Делай что хочешь, но мне нужна эта сноровка! Да, летом война будет малая. До урожая. Но потом…
— Первый город, это была игра. Второй — волшебный холм. А вот под Глостером мы с сидой повозились!
— Первый город был судебным испытанием, — шутливые нотки исчезли, теперь говорит сильнейший правитель на островах с одним из сильнейших вассалов, назначает службу, — и ей нужно было выиграть. Любой ценой. Решалось, сможет ли она жить со своим любимым народом… Поставить в игре против защитников города их же детей — славный ход. Как и превращение юридической процедуры в праздник. Кер–Миррдин «пал» потому, что никто не желал оборонять его всерьез. Второй город… Машины. Машины против бога. Машины справились. И третий. Много работы лопатами… Ради того, чтобы ударить в другом месте. А возня была с полевой армией, так?
Окта кивнул – хороший шутник умеет говорить серьезно. А главное, мудро. Самую суть.
— Когда следующей зимой будем добивать Уэссекс, умение брать бурги и римские города, как орешки, нам пригодится. И я, наконец, понял, почему ее манера кажется знакомой. Божественная манера.