Окта кивнул – хороший шутник умеет говорить серьезно. А главное, мудро. Самую суть.
— Когда следующей зимой будем добивать Уэссекс, умение брать бурги и римские города, как орешки, нам пригодится. И я, наконец, понял, почему ее манера кажется знакомой. Божественная манера.
— Тор? — брякнул Окта, чтоб не выглядеть слишком умным. Точно, сюзерен оказался доволен. И слова правильного ответа смаковал куда больше, чем целебное тепло или кислое монастырское вино.
— Божественный… Цезарь!
Окта кивнул. В этих двух словах перемешались признание, восхищение — и опаска. Некогда лысый римлянин заявился на окраину Галлии со смешного размера войском. Спустя несколько лет он высадился в Британии — а потом перешел Рубикон!
Триада вторая
1
Дорогу в страну сестры Анастасия перенесла, как сказочный сон. Люди, страны… Она выросла в городе, что считал себя большей частью мира — и зло ошибался. Мимо проходили просторы — бескрайние, люди — необычные. Сменялись языки, непонятные и разные, словно и не человеческие вовсе: синичье щелканье, собачий лай, змеиное шипение. Названия королевств, ведомых, верно, лишь самим себе. Изредка — искореженные имена знакомых городов: Страсбург, Вормс, Кельн… Жалкие домишки внутри обветшавших римских стен, грязь — местами по колено, местами выше головы. Мычат коровы, хрюкают свиньи. Наморщишь нос — услышишь исковерканную латынь:
— Дитя степей. Не понимает цивилизации! Вот мы, франки — почти римляне…
Хоть смейся, хоть плачь, а лучше вовсе не сходи с идущей по Рейну барки. Неужели сестра живет среди такого? Тогда и правда, лучше степь и рука храброго воина с кривым клинком на боку. Баян еще ухитряется что–то покупать. Объясняет:
— На остров нужно везти вино. Саксы виноделием не занимаются, у бриттов так холодно, что лоза не живет. А они христиане, им для причастия надо. Я притворяюсь купцом — как я могу не брать товар? Ничего не возьму или возьму неверный — заподозрят. Теперь же мы похожи на настоящих торговцев…
Анастасия испугалась. Куда они плывут? Куда же занесло Августину? Что это за земля, где и лоза мерзнет? Край вечного льда? Вспомнились карты, что показывал учитель: круг тверди земной, Иерусалим в середине. Восток и Райский сад сверху, слева — тьма и лед, справа — жар и песок. Внизу, повыше обители зубастого, о пяти хоботах и шести фонтанах, Левиафана — два острова. Британия и Гиберния. Сестра обосновалась на большем, на нижнем краешке. И там, оказывается, люди живут. Больше того. И там когда–то стояли легионы.
Ирландское море опасно, но кормчий был весел. Говорил, что от Пемброука до Думнонии самый страшный враг — деревянная ладья пиратов из Хвикке. Этим даже рабы не нужны, режут всех. Резали! Теперь королевства саксов–язычников больше нет, спасибо героям Британии, и Немайн–холмовой. Холмовая, видимо, потому, что всех земель у нее один холм. Немайн — имя, под которым скрывается сестра. Один холм… немного — но оба великих Рима стоят всего на семи, а славному Амальфи хватает лишь склона.
Баян, будто всю жизнь провел в морях за торговлей, рассказывал, что с исчезновением Глостера и Бригстоу пиратство не сошло на нет: камбрийцы и ирландцы тоже шалят, но с ними рискуешь больше деньгами, чем жизнью: даже если нет денег, ирландцы позволяют выкуп отработать. Сам святой Патрик пять лет пас свиней одного из прибрежных кланов. Если кельты возьмут корабль…
— Кричи: «Выкуп!», и все будет хорошо. В худшем случае придется терпеть дурное общество около года. И латынь, и греческий сойдут: это слово морские разбойники отлично знают. Увы, в этих морях остались саксы Уэссекса. Если нападут и ворвутся на палубу — кому доверишь честь тебя убить?
Страшные слова, но — правда. Дочь Ираклия не может быть запятнана! Значит… Но доверить право решить свою судьбу одной из девиц с саблями, что приставили в степи? Тем, у кого для нее находится изредка ломаное греческое слово: «Нельзя», «Не следует», «Не надо»… Отцовская кровь — персидских царей и римских граждан — требовала кинжал. Уже не маленькая, сама обязана! Но погубить душу? Сказала:
— Тебе. Ты спас от неволи.
— Тогда, если что, держись рядом. Чтобы я успел.
Помяни черта, он и явится! Когда позади показалось три корабля под желтыми флагами, она и встала рядом с воином, хотя было страшно — так, что из головы все молитвы вылетели, даже «Отче наш». На губах осталось только: «Спаси меня, Господи…» На подходящую смерть смотреть не стала. Уставилась на доски палубы, старалась не слышать панических команд и ждала — удар, боль, смерть. Быструю, короткую, милосердную…
Смерть медлила.
Сначала к страху примешалась обида: как же, умереть в нескольких часах пути от сестры. Потом — злость. Августина–Ираклия, значит, армии бьет, а для Анастасии три жалких корабля — гибель? Вот что значит — четыре года ничему не училась! Вот что значит — вместе с матерью посмеивалась над сестрой, что аварский клинок рядом с постелью пристраивала и схемы боевых машин разбирала… Но если нет умения, чтобы выжить или биться, то храбрость от силы не зависит.
Она подняла голову — как раз, чтоб увидеть: по волнам бежит крутобокий корабль под невиданными треугольными парусами. Ветер клонит его борт к волнам — напряженный скрип снастей и обшивки, что не уловить ушами, слышат глаза! Сердце колотится: перевернется! — а парусник идет вперед, волны разбиваются о лишенный тарана нос брызгами зеленого стекла. Саксы забыли о добыче, рвутся навстречу более опасному врагу — быстрые, хищные. Вдоль бортов ярятся под солнцем багряные щиты, щерятся с носов кабаньи пасти. Расходятся — не широко, не узко, как раз, чтобы напасть со всех сторон. Два с бортов, один с носа. Чьи бы вы ни были, храбрецы с высокобортного корабля — удачи вам! Вы враги — в море друзей не бывает, но вы займете саксов, и те на время забудут о медлительном купце, что ползет в сторону неведомой страны именем Камбрия. А саксы займут вас!
— Если на парусном достаточно воинов, шансы равны, — заметил Баян, — Он невелик, выйдет трое на одного, но высокий борт, по сути, крепость. Сейчас сцепятся…
— Нет.
Анастасия сама удивилась обретенной уверенности. Но четыре года ее главным занятием было — корабли рассматривать, да припоминать, что о них некогда сестра щебетала. С башни над крупнейшим военным портом империи можно увидеть больше, чем с малопонятных рисунков в книге. На папирусе и пергаменте корабли даже не мертвые — нерожденные. В гавани — живые. Входят и выходят, становятся к причалу. Их вытаскивают на берег, переворачивают или накреняют. Чинят. И — испытывают! Боевые машины — тоже… Аварин смотрит, будто у базилиссы–беглянки крылья выросли. Вот только что — молитву Господню не помнила, теперь же показывает рукой на мачту ирландца:
— Там! Видишь? Сейчас! Ну!
Послушна девичьему крику, на мачте парусника поворачивается к ближайшей жертве стрела с тяжелым грузом на цепи. Удар кистеня размером в мачту — врагу в середину палубы. Брызги из щепы, воды и крови! Этому — не плавать!
— Называется — «дельфин», — объявляет Анастасия, — Греческое изобретение!
«Дельфин» — греческий, прочный дубовый форштевень — нет. Нос парусника не уворачивается от столкновения, наоборот, рыскнул навстречу, чтоб враг не ушел. Саксы не успевают осадить назад… Хруст, с которым смялась голова вепря — лишь в воображении, крики — настоящие. Над поверхностью моря торчит корма, и ту быстро дожевывают ненасытные волны: мешанина из брошенных и переломленных весел, суетящиеся человечки, что на расстоянии кажутся совершенно безопасными и даже смешными. Только что из–за них чуть дышать не перестала, потому — не жалко! Один прыгнул, уцепился за выступ на борту парусника, но через борт перегнулась фигура воина, солнце блеснуло на шлеме. Удар длинной пики, окольчуженное тело камнем уходит в воду. Так ему!