Немайн же перед ночным сном еще раз поговорила с ученицами.
— И вот еще, — сказала Немайн ученицам за ужином. — Как видите, зависеть от доброй воли механика невесело. Медб, конечно, дама аккуратная, хотя и горячая. Но вот, например, заболеет у нее ребенок, муж уйдет… Тут она и забудет пнуть лишний раз подручного. И снова труп. И хорошо, если один!
— Не надо! — попросила Эйра. — Она хорошая!
— Зачем ты ее так? — спросила Анна. — Или просто судьба?
Без всякого недоумения переждали смех наставницы. Немайн-то славилась неприятными шутками. И если уж начала гадости пророчить, могла и повеселиться. Впрочем, Немайн почти привыкла к тому, что ее понимают не так. И что переубеждать трудней, чем зайти с другой стороны. И взять двух кабанов на одну рогатину!
— Непреодолимой судьбы не бывает, — отрезала сида, — так что все в руках самой Медб. И наших. Что можно сделать, чтобы трос не обрывался?
— Избавиться от троса, — немедленно отреагировала Анна. — Нельзя ли не поднимать лифт за крышу, а подпирать его снизу?
Полчаса спустя они с Эйрой добрались до архимедова винта и легли спать счастливые. Придумали новое заклинание да еще и человеку судьбу исправили. Хорошо! Немайн тоже осталась довольна, хотя и убедилась, что никакие новые слова к инженерному делу не прилипнут. Хотя бы потому, что получались у нее таки ведьмы! Просто их колдовство работало, и надежно… Что ж. Ведьмы и чародеи? Так тому и быть!
Таков был первый несчастный случай, насквозь понятный. Насчет души в машине викарий и не сомневался: человек потому и создан по образу Творца, что сам наделен правом творить. И если Господь наделил человека способностью к обожению, уподоблению себе, то отчего и мастеру не вложить в вещь способность к очеловечиванию? А значит, способность чувствовать и реагировать. А что пастве пришлось три дня читать проповеди в духе Максима Исповедника — не беда, а повод лишний раз самому припомнить тяжелоязычные, но исполненные истины аргументы, против которых в свое время не устоял блестящий, но несколько легковесный оратор Пирр. Перевести высокие слова в простые оказалось куда как нелегко, но гленцы после речей викария расходились уверенные, что инструмент, и вообще всякая добрая вещь, любит уход, а вот разных мелких бесенят придумывать, чтобы оправдать собственное разгильдяйство, не следует.
Зато второй случай суеверия укрепил, и с ними пришлось бороться. Уж насколько вышло…
Анна спокойно спала и явно до утра просыпаться не собиралась. А вот Эйра поворочалась и проснулась. Немайн не было. Арфы — тоже. Эйра вспомнила — сестра дома играла шелковинкам. Стало интересно — кому здесь? И — где? В доме сиды не нашлось. Эйра развела руки и показала отсутствующей сестре-наставнице язык. Эта задачка была из очень простых.
Всех дел — притвориться спящей. Подождать, пока Немайн вернется. А потом разыграть собственное пробуждение и поиграть в вопросы.
— Я не играю, — объяснила сестра свистящим шепотом, — я пою. В пещере Гвина. Уже неделю. А что?
— Там осталось что-то опасное? Нужно предупредить работников каменоломни.
Немайн испытала мгновенную гордость за сестру.
— Нет там ничего, не беспокойся. Ой, Анна проснулась…
— Я и не спала, — зевнув, соврала старшая ученица. — Вижу, сестра твоя не спит. Значит, задумала что-то. Нужно проследить. Чтоб не влипла. Да и интересно. А зачем ты там поешь? Если опасности нет?
Немайн издала вздох. Тот самый, который купцы прозвали жадным. Предполагалось, что просто так, для себя, ей петь не положено. Потому как ее пение — ужас и паника, и не всегда только в рядах врага. Иногда и своим достается. А если хочется? Как птице летать?
— А почему Тристан палкой машет и боком прыгает? Мне нужно тренироваться! Чтобы петь лучше. И чтобы вообще не разучиться петь…
И к поступлению в консерваторию подготовиться. Во сне. По крайней мере старик-композитор, который снился Немайн с завидной регулярностью, заверял, что как только она сочтет себя готовой к поступлению, консерватория немедленно приснится. Вот только петь для этого нужно не только во сне.
В пещеру пошли втроем. Немайн пела вокализы, Эйра щипала арфу, Анна наслаждалась — выходило, что богиня и арфистка-аристократка играют персонально для нее. Голос Немайн казался холодным, узким и блестящим, он совершенно не подходил к внешности больного ребенка, которую избрала себе сида для поселения с людьми. За ним стояло что-то могучее, великолепно-льдистое, жестокое, но не бездушное. Но вот в том, что голос сиды может убивать, Анна понемногу начала сомневаться. А зря.