А вокруг - Рим. А Рим опять ошеломлен новыми событиями. Потому что Людовик Двенадцатый Французский разбил и пленил Лодовико Моро, после чего отпраздновал свой торжественный въезд в Милан под золотым балдахином, обок с союзником доном Сезаром, который советовал выступить теперь против Неаполя, на погибель арагонцам. Лодовико Моро никогда больше не будет устраивать мифологических празднеств и радоваться тому, что вернул человечеству золотой век, как утверждал, обращаясь к нему с благодарственным сонетом, карнавальный Юпитер. Лодовико Моро никому не доверял, он прогнал с карнавала родного брата, кардинала Асканио, а просители должны были стоять далеко, за загородкой, и просьбы свои кричать. Только одному человеку он верил, это был Бернардино да Коста, комендант миланского кремля, которого осыпал благодеяниями. Но бились за Лодовико Моро все, кому он не доверял, не бился за него только Бернардино да Коста, - он захватил Лодовико Моро и выдал его французам. После этого покинул Моро и маэстро Леонардо да Винчи, поступив на службу к дону Сезару. Дон Сезар начал зимний поход на Болонью, этот неоспоримый лен церкви, в котором синьоры Бентивольо засели без всякого права. Во главе войска был поставлен молодой кондотьер - римский дворянин Оливеротто да Фермо. У Сезара было больше орудий, чем у всех итальянских правителей, вместе взятых. И были у него отряды, обученные по образцу болонских скьопетти. Во главе их стоял римский дворянин Оливеротто да Фермо.
Однако еще сильней ошеломило Рим новое событие. У святого отца снова родился сын! Его святость получил еще сына, которого прозвали римским инфантом. Никто не знал, которая из бесчисленных папских наложниц стала матерью. Это хранилось в строгой тайне, дав новую пищу самым диким и нелепым домыслам. А святой отец был так рад рождению этого ребенка, что присвоил ему титул герцога Непийского и издал по поводу его появления на свет особую буллу, где опять-таки не упоминал имени матери, а называл ее просто mulier soluta - свободной женщиной, так что, по крайней мере, наперекор диким домыслам, стало известно, что это - не дочь его Лукреция. И его святость в булле своей узаконивал сынка, грозя гневом божиим и святых апостолов Петра и Павла под рыбарским перстнем каждому, имеющему дерзость не соглашаться.
Микеланджело ваял группу скорбящей матери с сыном. Тогда еще, сидя на лестнице, она смотрела вдаль, в вечность, к богу-отцу, чьей была отрадой. Но теперь глаза ее прикрыты. Потуплены. Только в узкую щель их смотрит она на замученного сына. Страшно, когда Мария, отрада отца, радость сына и любовь духа святого, больше не смотрит, закрыла глаза. Так изобразил ее Микеланджело, молясь ударами своего резца. На рассвете он - у ранней мессы в Сан-Козимато, которую служит отец Уго, венецианец, еще более бледный и худой, чем прежде, - видно, наложенная им на себя епитимья ужасна. После мессы - скорей за работу, чтоб предаться ей, часто не вкушая пищи, дотемна. О, quam tristis et afflicta fuit illa benedicta Mater unigeniti 1. И когда Иисус умирал на кресте, увидел он мать и ученика, тут стоящего, которого любил, и сказал матери своей: "Женщина, вот - сын твой!" Потом сказал ученику: "Вот мать твоя!" И с того времени ученик тот взял ее к себе. Настал 1500 год спасения, и святой отец объявил лето Милости господней. Сотни тысяч паломников потянулись со всех концов света в Рим, где полил золотой дождь. Двести тысяч паломников опустились на колени на площади св. Петра, когда святой отец вышел в окружении Святой коллегии, чтоб дать благословение urbi et orbi 2. Во всем своем могуществе и неописуемой власти стоял он, выпрямившись, и благословлял поверженных в прах спасительных знаменьем креста. И вместе с ним стояли все двести двенадцать пап, правивших до него, святые и мученики, глядя на коленопреклоненный народ, притекший со всех концов света, чтобы на всех языках произнести единое "Верую", текший по тропам меж огромных гор, по бушующим морям, по далеким равнинам, с хоругвями, крестом и молитвой, мимо бесконечных лесов, широких водных потоков, поднебесных скал, мимо замков, твердынь и шумных городов, пришедший поклониться единственному подлинному наместнику божьему, и папа стоял, выпрямившись, и величественным иерархическим мановеньем руки благословлял всех, кто, невзирая на труды и недуги, тягости пути и угрозы смерти, явился прославить господа и его викария на земле. Сотни тысяч их переполнили Рим, и тысячи продолжали прибывать, никогда еще не наблюдалось такого огромного стечения, как в этом году, весь мир, томясь, взалкал утешения креста, весь мир обращался к папе, и святой отец стоял, окруженный Святой коллегией, неоглядные толпы народа застыли на коленях у ног его, и он благословлял эти толпы, и двести двенадцать предшественников его стояли здесь же, возле него, слившись в этом символе спасения с народом. Рим был переполнен. Давка всюду была такая, что во время великой процессии перед замком Святого Ангела бесчисленное множество паломников было задушено и затоптано, и не хватало места на римских кладбищах, уже умерло тридцать тысяч, все почили в боге. Сотни тысяч уже прибыли, а появлялись все новые, новые, целый день улицы были полны процессий и крестных ходов, лил золотой дождь.