- Андреа может получить другую работу, - загудел Сангалло. - Портал восточных дверей баптистерия требует наполненья... я замолвлю словечко в Синьории. Он, осел, должен был раньше мне сказать, что задумал... а не сговариваться потихоньку с Леонардо! Этак интригуют друг против друга только ученики этого миланского мерзавца Браманте, но здесь такие повадки Леонардо не имеет права заводить... А потом - я не знаю, парень, за что я тебя так люблю, по-своему люблю, как тот монах... Оттого и хлопочу о тебе. Эх, если б был здесь Макиавелли!
- Зачем? - удивился Микеланджело.
- Он бы откровенно рассказал нам, как обстоит вопрос с этим самым Содерини... Леонардо что-то лукаво намекал насчет медицейской политики... а все мы прекрасно знаем, что плебей Содерини держится противумедицейских принципов. То осел этот Никколо все время под ногами путается, а сейчас, когда нужен до зарезу, уехал, большой барин... и в самом деле, он теперь большой барин, после того как назначен секретарем Дьечи ди Бальо, чиновника иностранных и военных дел, - уже не ходит тайно хлестать со мной в трактире у стен, - какое там!
- Он все у дона Сезара? - спросил Микеланджело.
- Ясное дело, - отрубил Сангалло. - Кому же еще доверить такие щекотливые, трудные переговоры с доном Сезаром о судьбе Флоренции, как не пройдохе этому - Никколо? Уж он-то не растеряется даже перед Сезаром и - вот увидишь - еще научится кое-чему! А как бы он был нам здесь нужен!
Микеланджело, положив ему руку на плечо, с улыбкой промолвил:
- Какое это имеет значение, когда дело идет о моей статуе и обо мне, медицейскую Содерини проводит политику или антимедицейскую?
- Большое, Микеланджело, очень большое, - серьезно ответил Сангалло. Пути твои, милый мой, всегда будут скрещиваться с путями Медичи...
- Это я уже слышал раз... - прошептал Микеланджело, бледнея. - Пьер!
- Что Пьер! - махнул рукой Сангалло. - Он теперь на французской службе, воюет против Неаполя, все надеется, что Людовик Двенадцатый за это поможет ему вернуться к нам... но речь не о Пьере, речь идет о других, на кого бы ты мог опереться, если б Содерини был действительно сторонником Медичи. Но у них у всех плохи дела! Кардинал Джованни Медичи боится ехать в Рим из-за папы Александра, папа за то, что тот не отдал ему свой голос, лишил его наследственного звания легата и передал это звание маленькому кардиналу Фарнезе, кардиналу "того, что под юбкой", как говорят в Риме, - понимаешь, он благодаря красоте сестры своей, Джулии Фарнезе, стал кардиналом... Мальчишечка этот самый получил все, что имел наш кардинал Джованни, для которого закрыта теперь дверь Монте-Казино, Мимеронде и других тосканских и французских монастырей, где он был аббатом, и приором, и епископом, - так он теперь скитается без пристанища, с Джулием и Джулианом Медичи и с Биббиеной этим... а Пьер воюет на французской службе... не на кого из Медичи тебе опереться...
- Да я не хочу опираться ни на кого из Медичи! - воскликнул Микеланджело. - Я хочу сам победить! Какое мне дело до политики Содерини? Какие странные вы завели у себя во Флоренции нравы! Раньше никогда ничего подобного не было. Прежде художник творил. Удачно или неудачно, но никогда не вставал вопрос о том, кто его поддерживает, стоит за ним...
- Время немножко изменилось, милый... - горько улыбнулся Сангалло. Канули дни золотой свободы для художника... нынче тебя первым долгом спрашивают, какой вельможа тебе покровительствует, и только после этого либо отвергают, либо начинают восторгаться...
- Время!..
Микеланджело сжал руки.
- Леонардо хорошо это знает... - продолжал Сангалло. - Сам испытал. Потому так хитро и говорил... И много еще зависит от того, какую ты собираешься делать статую... Что-нибудь в античном роде? Ведь ты мне до сих пор ничего об этом не сказал, и модели твоей в Синьории я не видел... Что это будет? Увенчание флорентийских добродетелей? Античный бог или символ свободы города?
Тут Микеланджело открыл книгу, за чтением которой Сангалло застал его, и, перевернув несколько страниц, прочел:
- "...раб твой пойдет и сразится с этим филистимлянином. И сказал Саул Давиду: не можешь ты идти против этого филистимлянина, чтобы сразиться с ним, ибо ты еще юноша, а он воин от юности своей.
И сказал Давид Саулу: раб твой пас овец у отца своего, и когда, бывало, приходил лев или медведь и уносил овцу из стада, то я гнался за ним, и нападал на него, и отнимал из пасти его; а если он бросался на меня, то я брал его за космы и поражал его и умерщвлял его;
и льва и медведя убивал раб твой, и с этим филистимлянином необрезанным будет то же, что с ними, потому что так поносит воинство бога живаго.
И сказал Давид: господь, который избавлял меня от льва и медведя, избавит меня и от руки этого филистимлянина. И сказал Саул Давиду: иди, и да будет господь с тобою.
И одел Саул Давида в свои одежды, и возложил на голову его медный шлем, и надел на него броню.
И опоясался Давид мечом его сверх одежды и начал ходить, ибо не привык к такому вооружению; потом сказал Давид Саулу: я не могу ходить в этом, я не привык. И снял Давид все это с себя.
И взял посох свой..." Понимаешь, маэстро Джулиано, я буду ваять вот это. Давида!
Сангалло поглядел на него с изумлением.
- Я ждал чего угодно, но это не приходило мне в голову! Давида? Почему именно Давида?
Сангалло думал об этом, идя домой, и все время. Давида! И маэстро Агостино да Дуччо тоже хотел ваять из этого камня царя Давида для собора, но камень у него пришел в негодность, весь низ глыбы расселся, там зияет огромная дыра... А Микеланджело не уступит! Он принудит камень, покорит его, заставит его вчувствоваться в то, к чему предназначен, - в фигуру Давида, и тут не уступит, хочет победить без оговорок...