Мы были счастливы и смеялись — я много смеялся тогда. Мы снова сражались и снова придавали этому миру черты, которые желали в нём видеть. Аждаха хотел видеть красоту, и я создавал её для него, и не было большего счастья, чем наблюдать, как его глаза сияют, отражая звёзды, и слышать, как он поёт, и в его голосе больше нет печали, лишь любовь. Я хотел видеть порядок, и для Аждахи не было большего счастья, чем сражаться за него вместе со мной. А потом мы снова скрывались в уголках, известных только нам, и предавались любви, и я, утомлённый, клал голову ему на колени, а он перебирал мои волосы и целовал мои руки, и его аметистовые губы снова повторяли моё имя, звали меня, и я не мог ослушаться их, и он смеялся, когда я тянул его к себе, обвивал мою шею руками, и я целовал его снова и снова, ласкал его мягкую и горячую кожу, пил его нежность, как золотистое вино, а он шептал, дрожа и прижимаясь ко мне: я всегда буду с тобой, Моракс…
Я не люблю, когда меня зовут так. Он звал меня так. Это древнее имя, и сейчас мало где оно в ходу. Я сам так захотел. Аждаха нарушил свой контракт, Аждаха покинул меня. Я не хочу слышать имя, которым называл меня он. Не потому, что я не люблю его — потому, что никогда не перестану.
Я долго не хотел замечать перемен. Не хотел видеть, как его сознание расслаивается и затуманивается, а полотно его памяти идёт рябью, как вода на ветру. Я не хотел замечать, что он всё чаще печален или зол, и что мне всё сложнее сделать его счастливым. Иногда он смотрел на меня, словно не понимая, кто перед ним, но я окликал его, и вскоре он снова улыбался и смеялся вместе со мной. Я не хотел придавать этому значения. Я верил, что наш контракт нерушим.
Аждаха не повинен в том, что нарушил его. Таков круг жизни. Богу иногда тяжело это принять, мы — постоянство. Но Аждаха не был богом. И однажды Аждаха перестал узнавать меня, сколько бы я ни окликал его, он забыл меня, забыл наш уговор, забыл, за что мы сражались. Ветра и дожди стачивают скалы, сравнивают их с землёй, и так же время на моих глазах стачивало и сравнивало с землёй разум Аждахи.
Я пытался спасти его. Я отдал ему часть себя, своей силы, надеясь, что это вернёт ему сознание, а мне вернёт его. Но даже боги бессильны перед законами бытия. Аждаха распадался, Аждаха умирал.
Теперь он нёс лишь разрушение миру, который так любил. Теперь он сражался со мной, видя во мне врага. Я звал его, всё ещё надеясь, что он очнётся, но он больше не узнавал мой голос. И в конце концов я смирился. Я больше не мог позволить ему ходить по земле, я должен был исполнить условия нашего контракта и заточить его там, откуда когда-то он звал меня своей песней, полной любви и скорби. Впервые в жизни моё сердце разрывалось при мысли о порядке, который я воплощал. При мысли, что я вновь заключу Аждаху в его тюрьму. При мысли, что я потеряю его навсегда. И возможность того, что он победит меня, почти приносила мне облегчение.
Но любовь Аждахи была сильнее его памяти и сильнее его безумия. И в последней нашей битве он позволил мне победить. Не потому, что я был сильнее, но потому что даже безумным, потерянным и озлобленным, не понимая, что чувствует и почему, вернувшись в своё грозное обличие дракона, он любил меня. Память камня хранит самые сильные чувства. И его любовь была сильнее всего. Как и моя.
Иногда я брожу недалеко от места, в котором он заточён. Ветра обтачивают горы, меняют облик земли, но я ещё помню её такой, какой она была тысячи лет назад. Я не склонен к фантазиям, мало кто из богов склонен, разве что Барбатос. Но я всё же хожу туда и жду, что вновь услышу его песнь. Вновь услышу, как он зовёт меня: Моракс… Я снова с тобой, выведи меня из тьмы — и я никогда больше не покину тебя.
========== II ==========
Разум Эи неподвижен, как воск, застывший в воде. Ничего лишнего, лишь вечные грозовые сумерки. Моракс уверен, что здесь есть и цветущие сады, и водопады, искрящиеся серебром, и солнечный свет, падающий сквозь тонкие бумажные перегородки, исписанные витыми штрихами, но всё это предназначено лишь для неё, когда она хочет коснуться своей памяти. Однако она гостеприимна, на свой лад. Одно движение ресниц — и сумерки рассеиваются. Теперь архонты стоят на скалистом уступе, и перед ними — море, солнце опускается за горизонт и он пылает золотом, почти таким же ярким, как золото Ли Юэ.
Эи не спрашивает, зачем он здесь, а Моракс не ищет ответа на этот вопрос для себя самого. Он пришёл, а она пустила его, и для него достаточно уже этого и того, что они делят одни воспоминания. Её причины неизвестны ему и волнуют его не больше, чем её — причины, по которым он здесь.
Но её гостеприимство не равно терпению. Никогда они не были похожи и никогда не стремились понять друг друга. Вот и сейчас они говорят будто бы ни о чём, будто бы каждый — о своём, с самим собой. Но Моракс заходит дальше, преступает невидимую грань, отделяющую земли, где властвует она, от его владений. Он упоминает тех, кто был дорог ей, и это вторжение она не может оставить без ответа.