Жалко, ох жалко коня... Да и страшно - а кто ж защищать деревню будет от бед и напастей? Своими руками сторожа волшебного, друга верного погубить?!
И, главное, сам конь виноват, раз уходить не хочет. Видит же, что недоброе против него люди задумали, а он все смеется, балует. Смешно ему... Колдуна вот накатал так, что упал цыган с ног и неделю отлеживался.
Долго Колька думал, как спасти его, но ничего умнее, чем спереть динамит и утопить в реке, не придумал. Да и что тут мальчишке сделать, если уж колдун и кузнец не справились?! Уж на что колдун хитер был, и время подгадал в новолуние, да не свел коня...
"А если, - вдруг подумалось Кольке, - хлебом его сманить?! Не огнем напугать, не обманом, а хлебом за собой увести? На островок посередине реки. Там ивняк, скоро уж кусты распустятся, за зеленью никто не увидит его, никто не догадается".
Майского новолуния Колька ждал долго, каждый вечер на весеннее небо поглядывал - не покажется ли за тучами молоденький серп? Все ж на цыгана надеялся, не зря же колдун именно такое время указал, чай, не дурак.
И однажды теплым вечером, когда травы уже зеленели, как заметил Колька, что народился месяц, выпросил он у матери хлеба краюшку, увязал его в тряпку да и двинул на луг. Матери сказал, что к Кузьмичу, в ночное, чтоб не ругалась и не искала.
Ночь выдалась темная, туманная. Лягухи орали свои песни по берегам, на мелководье; нет-нет, да плескалась рыбка. По хлипкому мосту ловко перебрался Колька на другой берег, тихонько так, чтоб не вспугнуть кого, и тишком, хоронясь за кустами, пробрался к лугу.
Щеки его горели, сердце колотилось. Зачем такая тайна была нужна, Колька и сам не мог понять, да только у него дух захватывало от предвкушения чего-то волшебного, небывалого, от ликования хотелось колесом пройтись по молодой траве или заорать во весь голос. Чудилось ему, что каменный конь гуляет, фыркая в темноте, позванивая стременами, ест молодую, наливающуюся соками траву, и если подойти к нему вот так, не таясь, убежит он, не станет даже слушать Колькиных слов. А если настигнуть внезапно...
Но сказке не суждено было сбыться.
На лугу, разрывая молочный туман, горел костер. Пар стлался над травой, пахло ухой. В темноте пофыркивали тревожно лошади, учуяв чужого. И совсем ничего волшебного и необычного не было.
- Кузьмич, ты, что ли?
Колькино ликование испарилось, исчезло, сменилось досадой.
Кипящая в котелке ключом уха брызгала на рдеющие угли, серая зола присыпала молодую зелень. Тут же, у бревнышка, валялась фуфайка пастуха, его сумка с вареными яйцами, солью и табаком. Из темноты, покашливая, щуря полусонные глаза, выступил Кузьмич, в его руках был топор и охапка хвороста - рубил сушняк тут же, на берегу. Эх, испортил все старый, вспугнул волшебного коня! Кто ему тут велел свой табун пасти именно в волшебную ночь?! Испортил все, испортил...
- Колька, - удивленно воскликнул старый пастух, - ты здесь как?
Колька, насупясь, ничего не ответил. Уселся на бревнышко, помешал ложкой с деревянной ручкой, торчащей из варева, уху. Глянул в сторону - каменного коня за темнотой и туманом видно не было.
- Попрощаться пришел? - понимающе произнес Кузьмич, свалив хворост рядом. - Да, взорвут его, бедного...
- Свести я его хотел, - нехотя признался Колька. Кузьмич мельком глянул на Кольку, глаза его смеялись, у глаз залегли глубокие морщинки - гусиные лапки.
- Свести? - повторил Кузьмич, хихикая, поглаживая бороду узловатыми заскорузлыми пальцами. - Экий хитрый нашелся, колдун не свел, а ты, значит, сведешь?
- Колдун кнутом хотел бить, - ответил Колька, - я а хлебом хотел сманить.
- Да не послушается тебя каменный конь, - вздохнув, произнес Кузьмич, усаживаясь на бревнышко. - Хозяина он только послушался бы, Святогора.
- Вот хорош хозяин, - сердито буркнул Колька, - оставил друга в беде! Чего ж не придет, не спасет?
- Немощен он, ранен, - Кузьмич развел руками. - Силы уж не те. Тоже теперь не управится с конем. Слыхал, как конь цыгана-то? То-то же. Сам себе хозяин теперь этот конь. Нового еще поискать надо, не всякого признает. Может, и не родился вовсе богатырь тот, что снова оседлает Святогорова коня...
- Сказки все это, дураки только в них верят, - сердито буркнул Колька, отвернув пылающее лицо от костра, коротко мазнув по щеке ладонью. Кузьмич рассмеялся добрым мягким смехом, добывая в кармане пожелтевший листок от отрывного календаря.