Радость встречи омрачилась отсутствием главы семейства. Осенью 1941 года, после нашего ухода, он был схвачен и зверски замучен фашистами. Перед смертью фашисты раздели его и долго били палкой на глазах всей семьи (младшим из дочерей было по 5—3 года), требуя, чтобы он отдал документы и оружие раненых, закопанное в лесу.
Так погиб патриот Родины, ценою жизни спасший советских воинов. Жена его, Лукерья Родионовна, умерла в тяжелое послевоенное время. Дочери Тимофея Никифоровича проживают в Кировском районе Могилевской области. С ними я и имел счастье встретиться.
Большую помощь в розыске сестер оказал нам Кировский райком КПБ и заслуженный учитель Михаил Михайлович Ярчак. Мы были очень тронуты теплым приемом, сказанным нам в Белоруссии.
Встречались со школьниками, с колхозниками, с ветеранами войны и бывшими партизанами. Были приняты секретарем райкома партии.
Во время бесед мы вновь и вновь возвращались к именам тех, кто заплатил самую дорогую цену за победу над фашизмом — жизнь.
Это лесник Демидович. Это его друг и помощник — Демешко Борис. Это Бабич Григорий — комсомолец, активист. Это его сестра Бабич Лида, которую затравили собаками фашисты. Лишь чудом удалось избежать смерти Демидович Тане и ее сестрам. Да и не осталось никого в Малиновке, не тронутых войной, как и не осталось самого села.
В мемориальном комплексе «Хатынь» есть земля из села Малиновки, жители которой до конца остались верными своей социалистической Родине, своему патриотическому долгу.
ЛЕВ БУРАКОВ
ФАНТИК ОТ «СЧАСТЛИВОГО ДЕТСТВА»
Повесть
Час прощальный
Реглан вкусно пах кожей. Сочно поскрипывала портупея. В темно-синей густоте гимнастерки парили серебристыми птицами эмблемы. Они гордо вещали миру: этот человек не простой, этот человек — пилот. Не нынешний летчик (слово-то бесцветное, куцее), а именно пилот!..
Запомнились еще его глаза, голубовато-серые. Веселые. Даже озорные...
— Ты останешься за главного, — голос его чуть дрогнул, но тут же повеселел, даже слишком повеселел, — не куксись, скоро я вернусь. Выше голову, сынок!
Он порылся в карманах и вынул конфету.
— Возьми-ка! Не ешь, вырабатывай силу воли, жди меня. Вернусь и пополам поделим...
Это было в пронизанный радостным солнцем воскресный день двадцать второго июня сорок первого года. По радио пели:
Отец хлопнул меня по плечу. Легонько обнял маму. И ушел. Как уходил на аэродром свой ежедневно. Только на этот раз у меня оказалась шикарная шоколадная конфета с золотой надписью по глянцевому красному фантику — «Счастливое детство».
Прошел долгий, томительно долгий год...
1. Не смейте сюда являться!
Сны отставали от жизни. Снилось давнее, казалось, навсегда забытое: румяные лепешки. Пухлые довоенные лепешки шипели на сковородках. Дышали сытым теплом шаньги. Сочился сладко-вишневым соком пирог...
Странное холодное лето незаметно перелилось в сухую осень. Серела вокруг города взъерошенная от беспрестанных ветров степь. Стыли возле безразлично-зеленой воды безлюдные пляжи. В выцветшем небе толклись пустые безжизненные облака. На форштадском глинистом обрыве валялись обломки гипсовых рук и ног, бурые от крови повязки, гнойные бинты и прочие госпитальные отходы. И на Урал нам с Аркашей приходилось ходить как раз мимо этой страшной свалки. Шли мы здесь быстро, почти бегом. Торопились к излучине, туда, где река билась о правый яр, рвала берег трещинами, съедала в водоворотах песчаные глыбы. Опасное место. Но именно здесь лучше всего клевал юркий, хитрый, жирный голавль...
Аркашка медленно разматывал леску, следил за поплавком и дергал удочку всегда наверняка. У меня же, увы, не оказалось рыболовного таланта. Около моего крючка, я видел, голавль вился. Чувствовал, как жадно хватал он наживку. Дерг — пусто!
Утешало меня воображение. Я мечтал и явственно представлял, как мне, наконец, поймается огромная рыбина. Мы потащим ее домой вдвоем на жердинке. Прохожие будут восхищенно качать головами. А Волька взглянет на меня удивленно и красиво, точь-в-точь, как киноактриса Любовь Орлова, на которую она, по-моему, была ужасно похожа. Сивая — раз. Веселая — два. Пела — три.