Даже весь вид его, слегка удлиненное лицо с белесыми, словно выгоревшими бровями и небольшими, но острыми глазами, худая по-боксерски собранная фигура — все, все настораживало, говорило о том, что этот человек в любой момент может броситься, очертя голову, в любую драчку за свои принципы.
Похоже, он сам стал уставать от своего характера и чуть-чуть сник. Однако в лице нового директора завода Николая Петровича Богданова неожиданно приобрел сильного союзника.
Иванилова назначили начальником рессорного цеха, и вскоре цех — впервые за свою историю — выполнил государственный план.
Потом Алексея Павловича перевели начальником цеха горячих штампов. И здесь пошли такие дела!..
Не так давно на кузнечно-прессовом заводе побывал министр автомобильный промышленности. Приехав, он задал тот самый сакраментальный вопрос, который так любят задавать друг другу при встрече все люди: «Ну, что у вас нового?» Ему и рассказали, что делается в цехе горячих штампов. Так министр не сразу поверил, пока все не увидел своими глазами.
И вот мне говорят: «Чтобы собрания проводить под фанфары…» Не походило это на Иванилова.
Свернув-таки с прямого пути, я поднялся на третий этаж и прошел по длинному коридору.
Иванилов сидел за письменным столом в своем кабинете и подписывал какие-то бумаги. Увидев меня, привстал, поздоровался, показал рукой на стул и, бормотнув:
— Я сейчас, — вновь нацелился острием шариковой ручки в бумагу.
Присев к столу напротив него, я — на правах старого знакомого — спросил с некоторой бесцеремонностью:
— Скажите, Алексей Павлович, а что это за история с оркестром, с хором?..
Сразу и пожалел, что вот так, в лоб, задал этот вопрос.
Рука Иванилова с зажатой в пальцах ручкой застыла в воздухе, а лицо его стало краснеть и краснело все сильнее, гуще, до вишневого цвета, на фоне которого с особой отчетливостью проступили ниточки белесых бровей. Потом он с досадой отбросил ручку, но тут же взял ее и аккуратно, медленно положил на бумаги.
Успокаиваясь, посидел молча, а когда с лица спала краснота, неожиданно разразился прямо-таки целой речью:
— У нас в высших учебных заведениях плохо изучают психологию. Все грамотными стали, приходят из институтов технически хорошо оснащенными, если можно так выразиться… Специалисты, в общем. А с людьми работать не умеют. Не понимают людей. А ведь мало платить хорошую заработную плату, мало проводить собрания. Надо, чтобы человек чувствовал себя в цехе, как дома: не только приходил работать, но и мог бы здесь отдохнуть. Еще когда я в траншеях во время войны ночевал, то понял, что даже там, под открытым небом, можно создать какой-то уют. Создашь его, и человеку теплее в окопе. И отступать не хочется. А у нас же цех с большим коллективом. В основном в цехе молодежь работает, а о ней особенно надо заботиться. Вот и стараемся… Сами, своими силами радиофицировали цех, подобрали пластинки, пленки с записями. Люди работают, а по радио передают легкую музыку. Разве это плохо? Ну, не одну музыку: лекции на технические темы читаем по радио, поздравляем людей с днем рождения, поздравляем молодоженов… — он посмотрел на меня и повторил: — Разве плохо?
— Нет, не плохо. Хорошо, по-моему.
— Вот и я говорю, что хорошо. А тут девушки и ребята пришли ко мне и предложили: давайте создадим свой хор и оркестр. Как не пойти навстречу? Приобрели электропианино, электрогитары… А в хоре у нас уже тридцать пять человек.
— И сейчас занимаются?
Он посмотрел на меня с некоторым удивлением:
— Конечно. Иначе зачем огород городить?..
— А из-за чего ж неприятности были?
Начальник цеха посмотрел на меня и, заметно поскучнее, вздохнул:
— Письмо кто-то написал. Анонимное. Чуть ли не в корысти меня обвинили. Целая комиссия у нас работала. Никаких, конечно, злоупотреблений не нашли, но и указали, что не из той статьи мы на культинвентарь взяли деньги… В общем, всыпали мне, как говорится, по первое число — для профилактики, — он встрепенулся и добавил более веселым тоном: — что ж, учел. Но и наш хор с оркестром уже никуда не денешь.
Слушая его, я удивлялся: сколько уже знал о человеке, но вот, пожалуйста, вдруг ярко сверкнула какая-то новая грань характера.
Все-таки проницательный человек, подумалось мне, директор кузнечно-прессового завода. Удачный он в свое время сделал выбор… Вспомнился недавний разговор в его уютном кабинете с цветными фотографиями на стене: прямо по снежной целине, оставляя за собой глубокие, как траншеи, следы, шли под тяжелыми от снега ветвями высоких сосен большие автомашины с колесами чуть ли не в рост человека.
Николай Петрович рассказывал о первых своих днях на заводе:
— Пришлось спешно менять начальника рессорного цеха. Плохой он был организатор, и цех находился в тяжелом прорыве. Решили заменить его Иваниловым. Но он не очень-то жаждал вступать в новую должность. Небось, успел набить на лбу достаточно шишек… Вот я и поехал к Иванилову домой.
— Почему домой? — удивился я. — Разве нельзя было все решить на месте?
Николай Петрович несколько неопределенно перебрал в воздухе пальцами:
— Обстановка на заводе, откровенно говоря, была не ахти какая хорошая. Надо было с ним самим сначала все твердо решить, чтобы не возникало никаких лишних разговоров…
О приезде директора к нему домой рассказывал мне и Алексей Павлович.
Судьба Иванилова на заводе все время складывалась так, что его перебрасывали на самые горящие участки. По пословице: назвался груздем — полезай в кузов. Ведь завод два с лишним десятилетия находился в прорыве, и так-то жилось несладко, так нет, еще и на этом тяжелом заводе приходилось работать в самых прорывных цехах. Последнее время он, как сам выразился, занимал самую тяжелую должность — заместителя начальника прессового цеха по подготовке производства. Оборудование в цехе простаивало, трудовая дисциплина была плохой.
Иванилову подчинялись технологическая служба и службы механика, энергетика и инструментального хозяйства. Когда он пришел в цех, то во многом надо было разобраться. Кто за что отвечает? Кто виноват в постоянных простоях прессов? Ни конца не найти, ни начала.
В тяжелых муках рождался в цехе относительный порядок. Прессы часто ломались, а слесари-ремонтники сидели, сложа руки, потому что качественный ремонт просто негде было делать.
Смешно говорить, но Алексею Павловичу пришлось ходить по всем цехам завода и присматривать беспризорные станки. Неиспользованного оборудования тогда, к слову сказать, на заводе пылилось немало. Из этих беспризорных станков в цехе и организовали механическую мастерскую и при ней создали шесть ремонтных бригад.
Все, все в старом цехе приходилось делать заново, как будто он едва зарождался: создали каталог, чтобы все было наглядно, быстро изнашивающихся частей прессов и электрооборудования, сами стали делать в своей мастерской запасные части и ремонтировать штампы, нехватка в которых сказывалась постоянно…
И все это делалось без всякой поддержки со стороны начальника цеха, который как бы самоустранился от всех дел, ничего не решал, но за глаза любил говорить о своем заместителе:
— Очень уж он деятельный. Везде суется, во все вмешивается… Непоседа, одним словом, точно шилом ему в одно известное место все время колют.
Шишек на лбу в новой должности Алексей Павлович не набил, зато нажил язву желудка.
После очередного приступа он сидел дома. Уже стало полегче, и он занимался кое-какими домашними делами. Толкался туда-сюда по комнатам, по кухне, услышал сквозь распахнутое окно, что возле дома остановилась машина, хлопнула ее дверца, и так просто, из любопытства, выглянул в окно. Увидел директора завода. И сразу понял — приехал к нему. Конечно, он догадался и зачем приехал директор — косвенно такие разговоры уже велись — и решил: «Не соглашусь. Хватит — напрыгался».
Едва Иванилов привел себя в порядок, как зазвонил звонок.