А рано-рано утром тревога была объявлена. Каждый из нас, должно быть, подумал, что это для порядка, с учебной целью, но в казарму вбежал дежурный по полку.
— Товарищи, война! Всем приказано — к самолетам! Бегом! — крикнул он и первым бросился к выходу.
Небо над Одессой оставалось хмурым, неприветливым, продолжал моросить не по времени холодный дождь. Еще вчера такая погода служила запретом поднимать самолеты в воздух, но теперь все было по-другому, теперь война предъявляла свои требования: нелетная погода становилась летной.
Вместо Кировограда полк перелетел на один из полевых аэродромов и вступил в бой.
Чтобы обеспечить выполнение боевых заданий, наносить бомбовые удары по врагу, силы полка вынужденно распылялись. Там, где требовалось бы по пятнадцать-двадцать бомбардировщиков, летали от трех до шести. Но даже такие небольшие группы успешно громили захватчиков, нарушивших мирный труд нашей страны.
Вся беда была в том, что нам не хватало самолетов: мало было бомбардировщиков, еще меньше — истребителей, нехватки усугублялись потерями опытных летчиков и боевой техники. Острой болью в сердце каждого из нас отозвалась гибель заместителя командира пятой эскадрильи капитана Стаднюка, его штурмана старшего лейтенанта Федосова. Они не были новичками в авиации, хорошо знали свое дело. Оба, к тому же, слыли в полку людьми со странностями, и нередко можно было слышать шутки в их адрес. В дни учебных полетов Стаднюк всегда был оживленным, общительным и загорался неуемной деятельностью человека, страстно любившего авиацию и до конца преданного летному делу. В дни же, когда не было полетов, он преображался до неузнаваемости, становился замкнутым, часто погружался в какие-то свои, ему одному известные размышления, и тогда он никого и ничего вокруг себя не замечал.
В отличие от сухощавого Стаднюка, Федосов был высокого роста, широк в плечах. Во всей его фигуре чувствовалась нерастраченная физическая сила. Оба они были любителями шахмат, но удовлетворение от игры получали только тогда, когда играли между собой и вдали от любопытных глаз. Перед тем, как сесть за доску, они обязательно выискивали укромное местечко, дабы скрыться от посторонних наблюдателей. Игра у них проходила в полном молчании и только время от времени сопровождалась междометиями да похлопыванием или потиранием рук.
25 июня Стаднюк и Федосов повели пятерку других самолетов на бомбардировку танковой колонны противника. Колонна встретила самолеты огнем зенитных пушек и пулеметов. Во время бомбежки осколком снаряда у самолета Стаднюка заклинило правый мотор. Остановка одного мотора в воздухе — это еще не самое страшное. Можно дойти и на одном. Но вскоре оказалось, что левый мотор тянет плохо. Стаднюк уже не мог оставаться на месте ведущего. Заметив мертво торчащий винт мотора, ведомые пилоты стали гасить скорость, чтобы не оставлять командира одного. Стаднюк же, не желая подвергать экипажи опасности возможного нападения фашистских истребителей, высунув руку из кабины, отмахал сигнал уходить всем домой, а сам с небольшим разворотом пошел на снижение. Ему надо было развернуться на обратный курс и дотянуть как можно ближе к аэродрому. Но самолет уже не летел, а едва удерживался в воздухе усилиями пилота. Присмотрев подходящее место и не выпуская шасси, Стаднюк посадил самолет на «пузо». Быстрее, чем обычно, все трое — он, штурман и стрелок-радист Балакин — освободились от парашютов и выбрались из кабин. Поразмыслили с минуту. Дорога, по которой двигались немцы, проходила недалеко, и оттуда вполне могли заметить снижение самолета. Похлопав ладонью по фюзеляжу, Стаднюк обратился к стрелку-радисту:
— Балакин, в ленте зажигательные есть?
— Есть, а как же, — поспешно ответил тот.
— Снимай пулемет — и по бензобакам. Подожжем самолет и будем уходить, — махнул рукой командир в противоположную сторону от дороги, где зеленел лес.
Балакин быстро взобрался на фюзеляж и тут же увидел бегущих к самолету людей с оружием в руках. «Немцы», — мелькнула догадка у Балакина, и в подтверждение послышался треск автомата, и пули зацокали по самолету. Балакин спрыгнул на землю.
— Там немцы, товарищ командир!
Стаднюк не обратил внимания ни на самого Балакина, ни на его слова. Он был занят каким-то непонятным для Балакина делом: распоясав ремень, он торопливо сдернул с него кобуру пистолета и далеко отбросил ее, а пистолет занес к затылку и заложил его под воротник гимнастерки. Оставшуюся неприкрытой часть пистолета закрыл летным шлемом, надев его на голову, потом застегнул комбинезон на все пуговицы, энергично подвигал плечами, поводил головой, проверяя, надежно ли держится пистолет. Проделав все это, он снова подпоясался, на ходу засунул запасную обойму за голенище и поспешил к Федосову, наблюдавшему за немцами. Заметив, что Федосов уже достал пистолет и приготовился стрелять по гитлеровцам, Стаднюк остановил его:
— Погоди. Убери пистолет.
Федосов удивленно посмотрел на командира.
— С такой «пушкой» против автомата не много навоюешь, — сказал Стаднюк. — А их всего четверо… Попробуем управиться с ними по-другому…
…Тяжело дыша, офицер и трое солдат подбежали и, угрожая карабинами, оттеснили летчиков от самолета. Офицер что-то проговорил, и один из солдат, заставляя каждого по очереди поднять руки, обыскал летчиков и забрал у Федосова и Балакина пистолеты. Офицер приблизился к Стаднюку и, касаясь стволом своего пистолета его петлицы с красневшей на ней «шпалой», утвердительно произнес:
— Ду бист гауптман! — И тут же резким движением перевел пистолет на грудь Стаднюка. — Ду бист коммунист?
— Я коммунист, — выше подняв голову, подтвердил Стаднюк, — а вот твое дело дрянь, если ты фашист.
Немец вскинул подбородок, самодовольно пробормотал:
— О! Я, я, их бин фашист!
Затем при помощи жестов офицер стал допытываться, где у Стаднюка пистолет. Стаднюк понял, о чем речь, и тоже жестом дал понять, что пистолет в кабине. Офицер что-то буркнул. Рядом стоявший солдат направился к самолету и начал взбираться к кабине пилота, не выпуская из рук карабина. Взбирался солдат неуклюже. Пробитые большеголовыми гвоздями подошвы его сапог гремели и скользили по плоскости. Какое-то мгновение внимание всех было задержано на том солдате, и Стаднюк не упустил этого момента: он сдвинул левой рукой шлем к затылку, захватил пистолет, снял шлем и принялся вытирать им потное лицо. Так, вытираясь то одной рукой, то обеими, он оставил шлем вместе с пистолетом в правой руке. А офицер становился все развязнее. Первая его настороженность сменилась уверенностью в своем превосходстве. Не увидев и не почувствовав скрытого замысла в поведении Стаднюка, он увлеченно продолжал разглагольствовать:
— Фашист бист гут! Ка-ра-шо! Коммунист — нихт карашо. Коммунист — пух, пух!
— Ублюдок ты, фашистское твое отродье, — сквозь зубы проговорил Стаднюк, — душа из тебя вон! — Он выстрелил прямо через шлем в грудь офицера. Затем подскочил к нему, подхватил, привалил к себе и повернул спиной к автоматчику. Автоматчик, стоявший все время наготове, так и не смог пустить в ход свой автомат, не решаясь стрелять в спину своего командира. Стаднюк же действовал решительно, точно. Придерживая тело офицера и прикрываясь им, он несколькими выстрелами прикончил автоматчика. На выручку офицеру кинулся солдат с карабином, пытаясь выстрелить в Стаднюка с открытой стороны. Но следивший за мим Федосов бросился наперехват, со всего плеча ударил кулачищем хлипковатого солдата и, выхватив из его рук карабин, хрястнул прикладом третьего солдата. Все произошло с такой молниеносной быстротой, что Балакин не успел помочь командирам.
— Быстрее, быстрее, хлопцы, двигайтесь, — поторопил Стаднюк Федосова и Балакина. — Вон, заберите свои пистолеты, — сказал он и взял автомат, подошел с хвоста к самолету, ударил очередью по левому бензобаку. Бензин из пробоин не появлялся. Видимо, он скапливался внутри плоскости. Стаднюк еще дал очередь по нижней кромке крыла — и сразу образовалась течь. Он вытянул из-за пояса шлем, пропитал его бензином, поджег и бросил в свою кабину. То же самое проделали Федосов и Балакин со своими шлемами.