— Где видела?
— На крыльце дома Кубышкиных.
— В какое время?
— Рано утром. Пошла корову доить, видит: стоит, потягивается.
— Они рядом, что ли, живут? — спросил Переплетчиков.
— Рядом, — пояснил Налимов, поняв, что Иван Иванович перехватил инициативу. — Знаю я Свечкиных. Семья порядочная.
— И долго он жил у Кубышкиных? — продолжал спрашивать Переплетчиков.
— Не знаю, — ответила Романовна. — Так он ведь приезжал еще раз. Марфа говорила, и я видела. Дней десять прошло. А как получилось? Засиделась я у Свечкиных допоздна. Смотрели телевизор. У них большой, хороший. Когда стала уходить, Марфа говорит: «К Кубышкиным опять тот приехал». Вышла я на улицу, вижу: у них в горнице свет горит. Заглянула в окно — за столом Егор и два парня. Один совсем молодой, другой старше.
— Разве ставни не были закрыты? — перебил Налимов.
— Закрыты были.
— Открывала, что ли? Ведь через ставни не видно.
— Так один-то ставень нарушен, низа нет, Петрович. Занавески тюлевые, задернуты не плотно.
— Ну, ну. — Налимов согласно качнул головой.
По просьбе Переплетчикова Романовна обрисовала и парней, и их одежду, и кто где сидел…
— Спасибо, Анна Романовна, — поблагодарил Переплетчиков, вставая. — Хороший вы человек. Только красивых мужчин ругать не надо.
Романовна засмущалась, неловко улыбнулась.
Перед тем, как уйти, Налимов наказал:
— Мы, Романовна, заходили открыто, без утайки. Может, кто и видел. Если спросят, зачем приходили, скажешь, что кто-то нажаловался, будто ты ворожишь за плату.
— Ладно, Петрович.
— А я пошутил потому, чтобы лучше запомнила, что говорить.
— Ну и хитрец ты, Петрович.
— Не в том дело. Зачем людям знать, что милицию интересуют гости Кубышкиных? Может, гости — хорошие люди, а недобрые сплетни о них и об Егоре растекутся по поселку.
Было совсем темно. Поселок затих. Шагали неторопливо. Молчали, пока не оказались на хорошо освещенной улице.
— Какое впечатление произвела Романовна? — взглянув на оперативника, спросил Налимов.
— Похвальная старушка. Довольно живая, память цепкая. Один раз парней видела, да и то через окно, а словесные портреты нарисовала броско. Думаю, парней я узнал бы сразу, если бы встретил. Даже сейчас, на этой улице, при электрическом свете. Кстати, сколько Романовне лет?
— Скоро семьдесят.
— Много. А энергии на двоих хватит.
— Как не быть энергии? Ее она сама вырабатывает. Целыми днями в движении, особенно в летнюю пору. Любит собирать землянику, клубнику, костянку. Грузди корзинами носит. У нас поезда мало стоят, но она свое успевает продать.
— Хорошо, что надоумили встретиться с ней. Теперь можно решать, как быть завтра. Может, вызвать Кубышкина к председателю сельсовета? Утром, прямо со склада. Тогда встреча с ним будет для него неожиданной. Такой вариант нас, пожалуй, устроит, если ничего другого не придумаем. Или сперва поговорить с женой Кубышкина?
— Нет, нет, — возразил Налимов. — Зинаиду трогать пока не следует. Ее можем вызвать в любой момент, как только появится необходимость. Начинать надо с Егора.
— Решено.
Участковый инспектор Налимов сидел за обшарпанным столом и смотрел в открытую настежь дверь кабинета. Когда в коридоре появился Кубышкин, Налимов зазывно помахал рукой:
— Егор Васильевич, зайди!
Переплетчиков, глядевший в окно, повернулся и увидел, как полный, с мясистым лицом мужчина лет сорока, одетый в выгоревший на солнце костюм, хромовые запыленные сапоги с высокими голенищами, перешагнув истертый порог, поздоровался и остановился у дверного косяка. Маленькие, с короткими ресницами глазки его не задерживались на одном месте, сновали из стороны в сторону.
— Затворяй дверь, Егор Васильевич, садись, — предложил Налимов.
— Некогда, Павел Петрович. К председателю сельсовета велено явиться.
— Мы вызывали, не он.
— А… — Кубышкин запнулся, вопросительно скользнул взглядом по невозмутимо спокойному лицу Переплетчикова, потоптался на месте, запер дверь, снял кепку, медленно опустился на скрипучий стул.
— Как живется-можется, Егор Васильевич? — добродушно осведомился Налимов.
— Хвастаться нечем, Павел Петрович.
— Как нечем? В бригадиры продвинулся — разве плохо? Хоть небольшой, но все-таки начальник, а?
Кубышкин пожал плечами: мол, ничего особенного, так оно и должно быть. Пытливые глаза его опять стрельнули в сторону Переплетчикова, молча сидевшего у окна.
— Как твой дружок Сальников? Пишет? — поинтересовался участковый.
— Было одно письмо.
— Ну и как он там?
— Существует. Колония — не курорт. Туда за путевками очереди нет. Привозят в широкие ворота, провожают через узкую проходную.
— И справедливо, потому как преступник он и есть преступник, — подчеркнул Налимов.
— Так оно.
— По рекомендации Сальникова у тебя никто не был?
— Нет. А что? — Кубышкин насторожился.
— Кто же к тебе приезжал?
— Никто не приезжал.
— И у Зинаиды приезжих гостей не было?
— Не было.
Налимов слабо улыбнулся, глянул на Переплетчикова и, уловив еле заметный кивок, продолжал:
— А то, Егор Васильевич, что мы слышим ложь. Напрасно правду скрываешь.
— На мне вины нет, я живу чисто.
— И я до последней минуты так считал. Однако начинаю сомневаться. Да вот и товарищ Переплетчиков не верит. А он, да будет тебе известно, из областного уголовного розыска. Ему известно, что ты водишь дружбу с ворами. Может, действуешь с ними заодно?
— Я? — Кубышкин тряхнул лысеющей головой, заерзал на стуле, правая щека задергалась. — Вы же, Павел Петрович, знаете, что я — не вор.
— Дружков почему скрываешь?
— Нету у меня дружков. Живу у всех на виду. Чисто живу.
Теперь Переплетчиков еще больше уверился, что Кубышкин знает воров, но отрицает связь с ними, утаивает их приезды. Почему? Боится мести? Допустимо. Еще что? Хранит краденое? Хотя бы временно? Возможно. Налимов показывал дом, стоит он на удобном месте. Во двор можно заходить ночью незаметно, с поскотины, через огород. Раз принял краденое — поневоле забоишься. Страх, как говорят, всегда впереди человека бежит. Выходит, Кубышкин под пятой у воров. Где и как он сошелся с ними? Крепко ли они его к себе пристегнули? Много ли он знает о них? Как его растормошить?
— Что ж, Егор Васильевич, — начал Переплетчиков, усаживаясь на стул напротив Кубышкина, — я наслушался вас досыта. Послушайте и вы меня. Буду говорить прямо. Вы знаете воров. Десять дней назад они приезжали к вам. Один черноволосый, лицо смуглое, был одет в темно-серый костюм. Второй очень молодой, блондин, в малиновом костюме. Вы сидели с ними за столом в горнице. Пили водку из синих рюмок, закусывали солеными огурцами. Верно я говорю? Молчите? И скрываете потому, что боитесь их. Если вы честный человек, стряхните с себя трусость, помогите нам, назовите их. В противном случае мы пойдем другим путем, допросим вас и жену Зинаиду сейчас же. Надо будет — дадим очные ставки с теми, кто видел в доме ваших приятелей. Тогда разговор с вами пойдет в ином плане. Вот так, Егор Васильевич. Думайте. Решайте.
Кубышкин, не ожидавший такого напора, склонил голову. Пальцы нервно комкали кепку. Правая щека опять задергалась. Выходило, надо рассказывать правду. Он понимал, что теперь уже не утаить. Во-первых, Зинаида не устоит, особенно на очной ставке, назовет Григория и Сережку. Во-вторых, вдруг решатся на обыск, найдут чемоданы, и тогда его, Кубышкина, могут осудить за ложные показания и за укрывательство краденого. Снова прощай свобода… Нет, такое не годится. Надо пройти по тонкой жердочке так, чтобы не сорваться и не бухнуться в крутую речку.
— Егор Васильевич, — подал голос Налимов, — давай начистоту, легче обойдется.
— Ладно, иду на откровенность. — Кубышкин резко откинулся назад, кепка соскользнула с колена, шлепнулась на пол. — Ничего не утаю.