— Есть. Хорошая, тебе понравится.
— Привел бы хоть, познакомил…
— Ладно, мам, приведу.
— Зовут-то как?
— Ниной.
— Отпуск-то оформил?
— Уже в отпуске.
Дарья Семеновна вздохнула и ушла в кухню, где стояла ее койка. Сергей разделся, упал на диван-кровать.
Проснулся он поздно. Сквозь узкие щели закрытых ставней в горницу с трудом пробивалось солнце. Временами, обрываемые облаками, лучики исчезали, снова появлялись и опять исчезали. Сергей потер глаза, сунул ноги в тапочки, вышел на кухню. На столе лежала записка: «Щи в печке». Но есть не хотелось. Из головы еще не ушла боль, лоб разламывало. Побрившись, Сергей долго умывался, бросая в лицо пригоршнями холодную воду. Старания оказались напрасными, облегчения не наступило. В таком состоянии он пришел в ресторан, сел за тот же самый стол, за которым сидел вчера. К нему подошла та же официантка с высокой прической, поглядела на Сергея, загадочно улыбнулась, открыла блокнотик, готовая принять заказ.
— Вы извините меня, — тихо и сконфуженно сказал Сергей.
— За что?
— За вчерашний вечер. Переборщил, ничего не помню. Я не остался должен?
— Нет. И ваш приятель не должен.
— Не заметили, как я ушел?
— Вас еле тепленького и увел тот приятель. — Официантка нарисовала такую подробную картину, будто весь вечер стояла рядом и все видела. — Он не перепил, был в своем уме. Я даже подумала, что он вас очень уважает.
— Почему вы так решили?
— Уж больно он старался. Даже закуску на вилке вам подавал. Так угощают или начальника или очень близкого человека.
— Мы не ссорились?
— Нет.
— Я денег ему не давал?
— Не видела. Но денег у вас было много.
— Он видел?
— А как же. Когда рассчитывались, при нем вытаскивали из кармана пиджака. А что? Потеряли?
— Пока не знаю. Спасибо за все.
— Не за что. Кушать будете?
— Пожалуй.
— Что?
— Пельмени.
— Пива?
— Нет. — Сергей решительно махнул рукой.
Пока официантка ходила за обедом, Лоскутников думал о Черноскулове: «Неужели он выудил деньги? Если он, то почему? На хранение? Не верится. Обокрал? Мог, назло мог, если убедился, что я воровать больше не стану. А, может, таким способом решил заманить к себе? Тогда почему бросил, оставил в сквере? Мог увезти на такси. Почему не увез? Кажется, он упоминал Розу. Опять, наверное, присосался к ней. Что ж, Гришаня, придется повидаться с тобой. Сегодня же! Сейчас же!»
Роза Киреева, женщина лет тридцати, жила на пятом этаже в однокомнатной благоустроенной квартире, оставленной ей родителями, уехавшими в село пять лет назад. В юные годы среди знакомых она считалась красавицей, браковала парней, пытавшихся ухаживать за ней, надеялась встретить такого же красавца, как и сама. Но время незаметно прошло. Те, кому нравилась, но оттолкнула, обзавелись семьями. С теми же, на кого рассчитывала, надежной дружбы не получилось: они тихо, без объяснений, оставили ее. Лишилась и подруг: вышли замуж. В те скучные дни она обнаружила, что в молодежных кафе, которые когда-то посещала, веселится уже новое, более молодое поколение. Пыталась заполнить свободные часы чтением, но интерес к книгам постепенно угас, и одиночество не давало покоя, звало к какому-то непонятному действию.
Однажды знакомая пригласила Розу в ресторан на день своего рождения. Было весело, танцевали под музыку. Выяснилось: здесь отмечают торжества небольшие компании молодоженов, бывают и перезревшие холостяки. В тот вечер и познакомилась Роза с Григорием Черноскуловым. Он легко подошел, неброско улыбнулся, пригласил на танец. Красотой, по ее мнению, он не выделялся. Обычный, средний парень, какие в прошлом вились около нее. Зато такого внимательного, ласкового и веселого она встретила, пожалуй, впервые. С ним было весело и хорошо. О своей жизни он поведал скупо: живет в городе Сосновке с матерью. Не женат — мать сварливая, со снохой не уживется. Работает снабженцем, в Приуральске бывает часто в командировках.
Позднее с удивлением и горечью она узнала, что Черноскулов вовсе не снабженец, а вор. Тогда же она решила забыть его навсегда. Иначе думал он. Отбыв положенный срок, приехал к ней. Увидев его, она растерялась от неожиданности, не успела захлопнуть дверь, и он, улыбаясь, шагнул в коридор…
Сергей два раза бывал с Черноскуловым у Розы, помнил адрес. И вот теперь, подавленный, он поднимался по крутой лестнице на пятый этаж. Дверь открыл Черноскулов. Столкнувшись лицом к лицу с Лоскутниковым, он не удивился и не обрадовался, заулыбался одними глазами, приговаривая:
— А-а, ты, Серж! Заходи, заходи. Я знал, что придешь, нюх у меня дальний. Куда мы друг без друга? Никуда.
Сергей холодно взглянул на Григория, молча прошел в комнату, сел к столу, накрытому вишневой скатертью. На столе возвышался графин, до половины наполненный водой.
— Ты чего такой пасмурный? — спросил Черноскулов. — Жизнь не ладится? Наладим. Запросто. Хочешь быть веселым? Сделаем. Весел тот, кто деньги не считает.
— Потом в колонию попадает, — вставил Лоскутников.
— На ошибках учатся, слыхал такое?
— Ошибки? Какие?
— Прошлого. Я все обмозговал. Ты мне позарез нужен. Я без тебя — машина без колес.
— Я прошлое похоронил! Понял? Хватит с меня! Хватит! Жить хочу и буду жить по-людски! Понял?!
С недобрым прищуром, не мигая, глядел Черноскулов в лицо Лоскутникову. И только сейчас начинал понимать, что утратил былую власть над Сергеем. Теперь Сергей раздражал и злил его, но Черноскулов умел сдерживать себя, хотя иногда взрывался, не желая уступать.
— Значит, жить хочешь, как все, по-людски? — выдавил Черноскулов. — Ну и живи. Тебя никто за шкирку не удерживает и не думает удерживать. Помоги только один раз и больше меня не увидишь, уеду. Без подстраховки не могу, риск большой.
— Разве подстраховка — пустой плевок? Разве за нее не дают срок?
— Сработаем чисто, не докопаются. И я сразу уеду.
— Не сговаривай, не сорвусь.
— Тогда зачем пришел? Зачем?!
— За деньгами! — выпалил Сергей.
— За какими?!
— За своими!
— Я тебе не должен!
— Не должен? Не ты ли вчера увел меня из ресторана? Не ты ли выудил из моего кармана червонцы, когда я уснул в сквере? Не ты?!
Надменная улыбка скользнула по лицу Черноскулова и тут же исчезла. Он не боялся Лоскутникова и не пытался понять, как он узнал правду.
— Хотя бы и я взял деньги. Ну и что? Кинешься в милицию? Беги заявляй! Там тебя ждут не дождутся. Так и поверят. Пустоголовый ты, вот что я скажу. Сколько ты по суду платил — помнишь? А сколько мне припаяли — помнишь? Выходит, не я, а ты мне должен. Ты! Я с хвостом выскочил на волю. Долг надо выплачивать. А чем? Где деньги? Их нет! Вот и зову тебя. Не поможешь — не прощу, потом покаешься.
Сергея трясло. И он не смог, не сумел унять в себе гнев. Он забыл о всегда грустной матери, не вспомнил о доброй и ласковой Нине. Его сотрясала яростная ненависть к Черноскулову, какой он никогда ни к кому не испытывал. И в тот момент, когда Черноскулов потянулся за пачкой сигарет, Сергей ударил его граненым графином по виску, выкрикнув:
— Гниль!
Черноскулов упал. Еще не веря страшной догадке, Сергей склонился над Черноскуловым, подергал расслабленную руку — никакой реакции. Убил! Сергей рванулся к выходу. Пальцы лихорадочно и бестолково пытались открыть автоматический замок, но он не поддавался. Сергей не сразу понял, что ригель замка поставлен на предохранитель, а поняв, огляделся, подскочил к двери, ведущей в комнату. Черноскулов не шевелился, лежал в прежней позе. Захлопнув коридорную дверь, Сергей скатился вниз по лестнице, выскочил из подъезда.
Оказавшись на улице, он не знал, в какую сторону кинуться. Однако его подталкивала какая-то непонятная сила, надо было бежать, и он побежал, сам не зная куда и зачем. На первой остановке влетел в автобус, пристроился в углу задней площадки, тяжело дыша. На третьей остановке Сергей вышел, пересел на другой автобус, но и на нем ехал недолго. Ему казалось, что люди смотрят на него с подозрением, догадываются, что он совершил страшное преступление, только какое — не знают и потому не задерживают его и не ведут в милицию. И он решил избавиться от людей, уединиться где-нибудь. В центре города он забрел в тихий угол небольшого сквера, со вздохом опустился на старую скамью, окруженную густым, жестким кустарником. Облокотившись на острые коленки, Сергей закрыл лицо ладонями. И сколько он ни думал, выходило плохо: исправительно-трудовую колонию не миновать. «Неужто нигде мне места нету на земле, кроме колонии? — с болью думал он. — Высшую меру суд не должен дать, я все равно выберусь на честную дорогу».