На протяжении многих веков, живя по принципу «каждый — себе», люди мечтали о жизни «сообща». Революция 1917 года дала нам такую возможность. И мы нетерпеливо ухватились за нее. Мы сразу взялись за коммуны. Потом создали колхозы…
А потом? У нас в области колхозов считанные единицы. Бригадный подряд несколько десятилетий пробивается в наше хозяйство. И все еще не пробился, хоть и признан. Да и как он признан, если в артели старателей не разглядели тот же подряд? А ведь она себя назвала не фирмой, а артелью.
Да, артель «Нагорная» начинала как бригада на подряде, а теперь это по сути… колхоз.
Подряд… Давно я не писал о нем. Сколько же лет прошло с тех пор, как познакомился с Костомаровым? Почти четверть века. Это было в Амурском, на самом юге области. Там-то и объявилось безнарядное звено хлеборобов. Звеньевым был Константин Егорович Костомаров. Все в звене было хорошо. Урожай едва ли не двойной собирали. А как довольны были земледельцы! Тем были довольны, что работали не равнодушно и не халтурно. Но были у звена откровенные противники. И первый среди них — кто бы вы думали? — управляющий отделением.
Сначала я думал: такой управляющий попался, консерватор. Но, знакомясь с другими звеньями, я среди их противников находил тех же управляющих. Да и директора совхозов не торопились защищать звенья. Наоборот, отворачивались, чтобы ничего не видеть.
Тогда и стало ясно: бригада получает от конечного результата, а управляющий отделением, директор совхоза, начальник цеха, директор завода, все, кто обеспечивает звену или бригаде условия для работы?.. Их заработок почти не зависит от продукта на финише. И пока так будет, бригадный подряд «не пойдет», как бы ни был признан, расхвален и расписан.
В артели «Нагорная» все — от бульдозериста до председателя — материально прямо заинтересованы в том, чтобы конечный результат был наивысшим.
И это — один из уроков артели. Один из главных.
Артель «Нагорная» — это подряд, но взятый в крайнем выражении. Разумеется, в таком виде он не годится для повсеместного распространения. Но и проходить мимо его опыта мы просто не имеем права.
Истек час беседы с Рудольфом Георгиевичем. Я его не убедил. Он остался при своем мнении.
…Прошел слух, будто на ЧТЗ заинтересовались артелью. Будто ездили туда на испытания Т-800 и «слегка заразились»…
Аполлон Ганибесов
БЕРУ НА СЕБЯ
Очерк
«Игра», пожалуй, не слишком удачное слово для обозначения такого серьезного дела, как подготовка кадров для выдвижения. Пусть деловая, профессиональная, хозяйственная — как ее ни назови, игра есть игра, и в словарях мы находим лишь такие синонимы этому слову, которые несут в себе развлекательный смысл. Играть — значит музицировать, исполнять роль, кокетничать, рисковать, быть нескромным — все что угодно, только не учить, воспитывать, наставлять. В Златоусте, кроме как на швейной фабрике, о деловой игре вы нигде не услышите.
Почему не принимают ее на производстве? Не верят в результативность, в серьезность? Может быть, смущает термин? За ним и в самом деле видится нечто с оттенком легкомыслия… Или руководители так ушли в текучку дел, что не видят ничего за пределами технологических проблем? Этакие сухари-технари.
Вроде нет, не сухари. Разговариваешь с ними — люди как люди, живо интересуются новинками и всякого рода экспериментами на других предприятиях (в том числе и в подготовке кадров). А спроси напрямую, скажут:
— Производство у нас не то. Не до баловства нам…
— Мы и без игр знаем, кто на что способен.
— Да. Интересно. Но некогда нам — план надо делать!
А то и признаются без обиняков:
— Пожалуй, начни только, хлопот не оберешься…
Так вот, про швейную фабрику Златоуста.
Здесь — играют. Играют на полном серьезе, по-хозяйски расчетливо, не смущаясь скептиков с других предприятий (город небольшой, все у всех на виду). Начинали с одного дня, теперь играют неделю.
В приказе все оговорено: когда начинается, когда кончается игра, кто кого замещает, как оплачивается труд дублера.
Необычно смотрится приказ, в котором директор отстраняет себя от руководства. Оригинален и план работы «устраненных» от руководства: лекции и занятия, экскурсия в Чебаркуль с заездом на Чебаркульскую швейную фабрику… Ни одного часа не отведено текущим производственным делам.
Приказ подписан директором фабрики Аидой Александровной Дерябиной. Порядок и технологичность — это ее стиль.
Когда случается позвонить секретарю партбюро фабрики Алевтине Михайловне Пугиной, отказа не бывает. Просишь: «Помогите с информацией, вот так необходима!..» Тут же слышишь в ответ: «Минуточку, не кладите трубку». И без всяких расспросов и попреков (они, наверно, были бы справедливы) по внутренней связи вызывает кого-то: наведите справки… срочно, пожалуйста, подготовьте… найдите такого-то…
Даже неловко иной раз — столько людей всполошил.
Но через минуту-две информация есть.
Оперативность и деловая отзывчивость (исполнительность? — нет, пожалуй, все-таки о т з ы в ч и в о с т ь) — черты рабочего стиля Дерябиной и ее окружения.
В кабинете директора просторно. По первому впечатлению, пожалуй, даже слишком просторно.
До десяти, когда у Дерябиной начнется совещание со специалистами, остается еще несколько минут, которые стараюсь уплотнить вопросами. Для меня — «еще несколько». Потому что спешить мне некуда. А вот для нее, директора предприятия, похоже, «уже несколько»: Аида Александровна чуть нервничает, это видно сразу, хотя внешне спокойна.
— Начинали с бесконечных разговоров о нехватке мастеров. Заболела, уволилась — кем заменить? Список резерва — вот он, а ставить на должность некого: или навыка нет у человека, или сам не хочет, или другие причины, скажем, образование не позволяет. А вот за последние годы не помню случая, чтобы где-то у меня, у специалистов или в цехах встала эта проблема…
Очень ценное признание: список есть, а ставить некого. Значит, не обходилось без формализма при подборе кандидатов. Признать такой грех у себя в родном доме (не где-то у дяди-соседа) — на это способен не каждый руководитель: ведь ситуация «список есть, а ставить некого» типична для многих предприятий города.
Выясняется подробность: в понедельник, когда приказ вступит в силу, Дерябина уедет в Челябинск и вернется только через неделю. Игра пойдет без нее.
Выходит, фабрика, обновленная «по вертикали» от бригадира до генерального руководителя, целых пять дней будет фактически «обезглавленной»?
— Ну почему же «обезглавленной»… В должности повышены сто тридцать два человека, ни один участок не остается без руководителя. Те же коммунисты, те же комсомольцы. Профсоюз.
— И не боитесь, что сорвется производственная программа?
— Не боюсь. Проверено. И потом, оставь мы подсказчиков возле дублеров — исчезнет эффект самостоятельности. Ну к чему, скажите, беспокоиться дублеру, если он знает, что его подстраховывают?..
Вот так. Никакого риска. Что дублер на месте начальника цеха или, скажем, руководителя службы качества, что недублер — без разницы.
Трудно поверить. Что-то тут не так. Не бывает в жизни, чтобы «фронтальная» передвижка руководителей не сказалась на производственном пульсе предприятия…
С такими или примерно такими сомнениями вышел я тогда из огромного кабинета Дерябиной. А позже, когда игра уже началась, понял — хитрила Аида Александровна. Но хитрила умно: она не позволяла даже себе самой сомневаться в успехе.
Я расскажу, как начинался тот первый день «самоуправления».
Новый директор, начальник ОКСа по основной должности, Александр Иванович Семенюк, судя по всему, чувствовал себя неуютно за массивным столом Дерябиной, где он привык сидеть «по ту сторону». Он невпопад трогал предметы на столе, пытался передвинуть письменный прибор. Долго молчал, пока сам собой утихал за дверями глухой гул собравшихся. Потом успокоился и негромко произнес фразу в тишину пустого кабинета: