— Ну, раз пришли, расскажите о работе. Давно хотел вас послушать.
— Что рассказывать? Работа, как работа. Техника. Рассказывать — ночи не хватит… — Но тут же спохватился: торопиться не надо.
— Я вас не про технику, техника меня как раз мало интересует. Меня интересуют люди. Они ведь у вас все с допуском. — Слово «допуск» подчеркнул.
— Что люди? Стараются. Не в них дело.
— А вот загадками не говорите. Вы пооткровеннее… Все-таки вернемся к народу. Вы их хорошо знаете? Ну например, у кого где родственники?
— Какие родственники?
Уполномоченный сидел под лампочкой, черные тени стекали в глазные впадины. Еще одна тень кольцом окружила рот.
— Что-то вы плохо меня понимаете. Или не хотите понимать… Скажем, офицеры — отношения у них в семьях нормальные?
— В каких семьях? Офицеров всего два: я и техник Я холостой, у техника жена беременная. Беременная — это, по-вашему, как — нормально?
— Только не надо шутить. Я обслуживаю вас… Итак, вы считаете, что все у вас в порядке.
— Я этого не говорил.
В тишине стало слышно, как шумят сосны, ночной ветер набрал силу, с треском отломилась и упала на крышу ветка.
— Английский язык вы откуда знаете?
— Я его не знаю.
— А с лейтенантом Нефедовым разговариваете.
— Не разговариваю… А-а, было один раз. Он инструкцию к гирокомпасу перевел, американскую. И спрашивал — правильно или нет? Сам в электросхемах не тянет. Он мне читал, а я объяснял. Вот и всё.
— Значит, язык знает только Нефедов… А что он вам про свои встречи с иностранцами рассказывал?
— Не было иностранцев, языку сам учился. Вы что, его в чем-то подозреваете?
— Может быть. — Помолчал и быстро: — А как у вас насчет женщин?
Кулагин вздрогнул. Заторопилась, забилась жилка в виске.
— Это теперь вы лично меня обслуживаете?… Но тогда я не понимаю вопроса.
— А вы не волнуйтесь, сядьте, поспокойнее. Чего понимать? Я про ваших знакомых. Вот, например… — Цыгун достал из кармана записную книжку, сделал вид, что плохо видит, поднес к лампочке, — официантка…
«Ах, Тося, Тося, не хватало, чтобы и ее пригласил этот негодяй… Плохо, вот когда плохо».
— Да, знаете, я со всеми, кто в нашем доме живет, знаком. Как же иначе? Встречаемся в коридоре, здороваемся.
— Только здороваетесь?…
Цыгун поднялся с табуретки, вместе с ним поднялась его тень, она легла на потолок. Оттого что Кулагин смотрел снизу, тень показалась большой, а комнатка крохотной, потолок низкий. Стало видно, что стены не оклеены, в пазах между бревнами белыми болезненными пучками — мох.
— Ну что же, будем считать, — тень Цыгуна покачалась и остановилась, — будем считать, что разговор у нас не получился. Можете идти… Подождите, сперва я выгляну…
Он погасил лампочку, скрипнула дверь, в комнату вкатился густой запах сырой хвои, в темноте раздалось:
— Можно.
Когда Кулагин сошел с крыльца, Цыгун предупредил:
— О нашем разговоре никому. Поняли?
Тропинка, кусты, забор подсобного хозяйства, там раздались голоса, распахнулись ворота; качая фарами, выехал на дорогу грузовик И сразу же покатили запахи коровьего стойла, бензина, сена, над забором, над крышами сараев задвигали руками черные сосны.
«Зачем это меня он?» — подумал Кулагин.
Вечер перед выпуском из школы. Ямадо поздно вернулся из гимнастического зала. Суги сидел около фонтана. Над плоским цементным блюдцем плясали зеленые светляки. Сливовое дерево казалось черным. Камни, уложенные по сторонам фонтана, белели, как черепа. Он подвинулся, чтобы освободить место брату.
Оба молча смотрели на воду. В воде отражались петли, которые описывали в воздухе огоньки, и желтые квадраты подсвеченных изнутри стен дома.
— Ива за окном, весь год пустует сад, хозяина в нем нет, — прочитал Суги.
Ямадо сплюнул.
— Сегодня мне удался болевой прием, — сказал он. — Напарник — ты его знаешь, он из параллельного класса, я всегда с ним борюсь — так закричал, будто ему сломали ногу. Все очень смеялись.
— В этом стихотворении я хочу сказать, что отца долго нет дома.
— Для этого не обязательно писать стихи. Пойдем пить чай. Я бы и поел хорошенько, но учитель предупредил — не набирать ни грамма. Он выставляет меня на соревнования.
В траве кто-то пробежал, волоча хвост, шмыгнул к подпорной стенке и завозился там в палых листьях. Суги поднял лицо — небо было затянуто облаками, с океана накатывался влажный воздух, лицо было мокрым.
— Идем, — покорно согласился он.
После выпускных экзаменов отец отвез обоих в морское военное училище. Прошел первый год. Занятия торпедной стрельбой проходили в кабинете, стены которого были покрыты синей краской, а линия горизонта отбита черной полосой. На этой линии неподвижно стоял крошечный серый кораблик, у него была наклоненная назад труба, а на мачте красный русский флаг. «Атака!» — тихим голосом произносил Суги, и преподаватель, краснея лицом, тотчас выкрикивал: «Громче! Громче, курсант Кадзума, вас не услышит даже крыса на палубе!». Суги судорожно глотал слюну и дрожащим голосом, натужась, снова кричал: «Атака!» Кораблик, вздрогнув, начинал движение, он перемещался вдоль горизонта и одновременно едва заметно поворачивался, Суги мчался ему наперерез — так надо было вообразить себе: море, корабль, качающийся на волнах, торопливо пытающийся скрыться от тебя. Прямо перед лицом — прицел, тусклые металлические планки — треугольник, по двум сторонам которого сейчас начнут двигаться корабль и торпеда. Стрелка на приборе, показывающая дистанцию, неумолимо падает, расстояние сокращается, сейчас произойдет самое важное, не забыть передернуть линейки, не проскочить дистанцию, успеть крикнуть: «Залп!» Секунды летят чудовищно быстро, ползет стрелка, кораблик, неожиданно защелкав, начинает поворот, стрелка останавливается… «Проскочили, дистанция два кабельтова, ваш миноносец расстрелян артиллерией противника в упор», — жестко говорит преподаватель. Он вырастает рядом с Суги и багровым лицом нависает над ним. «О чем вы думаете, когда идете в атаку? Вы должны быть собраны, как кулак, в кулаке сжаты и напряжены все пальцы, думать ни о чем нельзя, перед вами прицел, корабль противника, курсовой угол. Вы забыли даже определить его скорость. Кадзума Ямадо, займите место вашего брата».
Ямадо, улыбаясь во весь рот, подходит к Суги, выталкивает его из рубки, кораблик, звеня и подпрыгивая, ползет на исходную позицию.
— Вот так надо атаковать! — говорит преподаватель, когда Ямадо заканчивает атаку.
Учебный взвод выходит из кабинета. На длинных крашеных досках пола дрожат белые прямоугольники света. За окнами зимний черно-белый город, над стеной, которая с четырех сторон огораживает училище, развевается флаг. Плац для строевых занятий сер и пуст, посреди него блестит лужа. Дежурный офицер в сопровождении двух курсантов пересекает плац. Они несут начальнику училища пробу. Над закрытыми кастрюлями, над белыми салфетками поднимается пар. Начальник училища требует, чтобы все было, как на корабле. Страна вступает в новый век, каждый должен отдать все силы для утверждения знамен.
— Подло, подло и еще раз подло, — шепчет Суги брату. Его душит обида. — Неужели ты не мог хотя бы раз промазать, пустить эту проклятую торпеду мимо?
Учебная шхуна, первое плавание, первая ночь. Трели боцманских дудок подбрасывают курсантов на пробковых матрасах, заставляют откинуть простыни. Вниз с качающихся подвесных коек сыплются голые потные тела. Курсанты на лету хватают рабочие рубахи и штаны, суют под мышку тельняшки, ботинки в руку, шнурки волочатся по полу. Мчатся, сбивая друг друга, по крутым металлическим лестницам, упираются головами в ноги, в зады карабкающихся, подталкивают, кричат, сбивают с ног…
«Учебная боевая тревога!»
Суги выбежал на палубу одним из последних, вдоль обоих бортов уже заканчивали строиться, ровняли ряды. Старший помощник что-то гортанно, нараспев выкрикнул, строй замер. С кормы, волоча пораженные ревматизмом ноги, шел капитан.