- хорошо.
желтый заправщик медленно выехал из-за ангаров. машина подползла к разграничительной линии, и из кабины вылез действительно один-единственный техник. если что-то и должно было начать происходить, то именно сейчас. но все обошлось.
индикаторы показали, что баки полны. заправщик так же медленно уполз обратно.
- все о'кей? - поинтересовался динамик.
- да.
- вы собираетесь выходить на полосу?
- собираюсь.
- погодите, тут с вами хотят поговорить.
в динамике пощелкало. потом даниил узнал голос:
- даниил владимирович? вы меня слышите?
- да, майор, я вас слышу.
- что происходит, даниил владимирович? мне сказали, вы захватили базу?
- захватил.
- я не понимаю: вы в одиночку захватили целую базу?
- да.
- зачем?
- давайте вкратце, я очень занят. что вы хотели мне сказать?
майор говорил о том, что даниил поступает странно, очень странно... он подводит лично его, майора, который, между прочим, ходатайствовал за него, ручался и содействовал его досрочному освобождению... а теперь такое начинает происходить... и в этот раз помочь ему будет невозможно...
даниил не слушал. он обеими руками держал штурвал и не торопясь разворачивал самолет на исходную позицию.
подъехав к жирной белой черте с надписью START, он проговорил в микрофон:
- давайте не будем тянуть время. я не передумаю.
повисла долгая пауза. посланные майором головорезы в любом случае не успевали подъехать до того момента, как шасси самолета оторвутся от земли.
- куда вы хоть собрались-то?
- я собрался в москву. все четыре ракеты я собираюсь выпустить по кремлю.
- по кремлю?!
- да.
- почему по кремлю? это же паранойя! зачем вам это надо?!
- я знаю, что это паранойя.
- и все равно делаете?!
- у меня мало времени. попросите командира базы переключиться на связь со мной.
- даниил владимирович, что вы делаете, а? вы же понимаете, что у вас нет ни единого шанса добраться до москвы!
- понимаю.
- и все равно пытаетесь? вас собьют в воздухе. собьют сразу же, как только вы взлетите.
- я знаю.
- тогда зачем вам взлетать, я не понимаю?! все ПВО северо-запада уже предупреждены. вам осталось жить от силы двадцать минут!
- майор, вы зря тратите время.
он потянул руль на себя. перед ним лежала бесконечная, ровная и чистая взлетная полоса.
двадцать минут? ну что ж, пусть двадцать... это будет очень интересная жизнь. не очень длинная, и получаса не наберется, но - настоящая жизнь.
взлетная полоса упиралась в прекрасное восходящее солнце.)
Ночь кончилась. Начинался день.
ИЛЬЯ СТОГОFF КАК ЗЕРКАЛО
РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ СЕЙЧАС
Тероризм - устращивание, устрашенье смертными казнями, убийствами и всеми ужасами неистовства.
Словарь Даля
Тут у нас старичок один... научился преотличные гранатки из консервных банок мастерить. Вот дать кое-кому из наших по такой самодельной гранатке, да в день открытия и угостить ими как следует всех гостей.
Борис Полевой,
"Мы - советские люди"
Первое издание этого романа появилось почти четыре года назад.
Тираж его давно распродан, гонорар пропит, а корректуры сданы в макулатуру.
За два года изменилось многое. Прежде всего изменился сам Стогоff. В одночасье из популярного журналиста и преуспевающего беллетриста нежданно-негаданно он превратился в "культового писателя" (если выражаться словами его бывших братьев по профессии), любимца шестнадцатилетних girls и столь же шестнадцатилетних boys. Его портреты, напечатанные на обложках глянцевых журналов, снисходительно смотрят со стеклянных стен киосков. Знакомством с ним гордятся глашатаи современного книжного рынка Александр Гаврилов и Лев Данилкин. О нем пишет Белинский наших дней Андрей Семенович Немзер. Его цитируют новостные сайты. Его читают, ругают, хвалят, а главное - покупают.
Что же касается мира - то он тоже изменился. Он стал еще больше похож на свой портрет в романе.
Мир - изменился. Люди же - нет.
Как полтора века назад некий молодой романтик призвал Русь к топору, так эхо этого призыва до сих пор разносится "от Москвы до самых до окраин". На него откликаются все новые и новые люди, убежденные, говоря словами Бакунина, что "никакое государство, а тем паче Всероссийское, без подлости и без зверства ни существовать, ни даже год продержаться не может".
По сути, террор как был, так и остается краеугольным камнем общественных отношений государства Российского, как бы оно ни называлось и какую бы территорию ни занимало. Государство терроризировало своих граждан, граждане иногда отвечали тем же. Не было для холопа слаще мысли, чем мысль о том, как бы подпалить барское имущество, изнасиловать барскую дочь, а самого барина - топором и в омут. Не было для жандарма приятней подвига, чем двинуть по уху случайно подвернувшегося мужика или мастерового. Есть старинный анекдот: мужика спрашивают, чем бы он занялся, если бы вдруг стал царем; мужик отвечает, что сидел бы целыми днями на завалинке, лущил бы семечки, а каждого проходящего мимо бил бы по морде.
Что же изменилось с тех пор?
Прочтите "Камикадзе", прочтите "Революцию сейчас!", и вы поймете, что не изменилось ничего.
Нынешние жандармы легко и доблестно избивают (а иногда и безнаказанно убивают) и правого и неправого, и левого и нелевого; кулаки и дубинки же у них чешутся так же, как и у знаменитых предшественников.
Нынешние холопы отличаются от прежних лишь тем, что теперь они бьют офисы и жгут "мерседесы"; холопская же психология осталась прежней.
Санкюлоты, разграбившие Лувр, более чем на два столетия обеспечили процветание парижского антикварного бизнеса. Много ли осталось в русских деревнях имущества из барских усадеб?
На Западе терроризм - болезненное исключение, у нас - почти что часть этикета. Вспомните, сколько русских императоров умерло от старости? Значительно меньше, чем тех, кто умер по другим причинам.
Западный мир рождал и рождает террористов-эстетов. "Анархия и творчество едины. Это синонимы, - говорит герой честертоновского "Человека, который был Четвергом". - Тот, кто бросил бомбу, - поэт и художник, ибо он превыше всего поставил великое мгновенье... Радость его - лишь в хаосе". Налет извращенного эстетизма имеют даже и чудовищные теракты последнего времени.