Творческая интеллигенция, принявшая революцию, пыталась включиться во вновь открывшуюся реальность жизни. Одни оказались на театральных подмостках или в необычных оркестрах (вспомним «персимефранс»), другие в писательской среде, третьи — в обычной среде, школе или даже на рабфаке; открыто стали выступать толстовцы и философски ориентированные анархисты; распалась на две части церковь, а в широкой народной массе возродился дух вольного сектантства.
В среднюю школу пришли не только профессионалы-педагоги, но и просто думающие люди. Они хотели внести туда новую мысль, новые формы преподавания, понимая всю тяжесть правительственного попечительства прежних лет.
Преподаватель, как это видно из изложенного выше, отнюдь не стремился придерживаться официальной программы. Он рассказывал нам то, что сам хорошо знал, любил, над чем думал. И учащиеся умели это оценить. Вот поэтому-то мы любили школу, понимая, что все недосказанное мы сумеем выучить потом. Встречаясь с товарищами из других школ, мы рассказывали друг другу о вновь услышанном, не содержащемся в учебниках.
Нашу теперешнюю школу погубила стандартность преподавания. Школе надо дать Тогда найдутся и педагоги, а ученики полюбят свое училище.
Нашу цивилизацию можно будет спасти, если дети снова полюбят школу.
Но свободой надо суметь воспользоваться. В двадцатые годы это умели делать. Тогда еще звучала революционная мысль.
Глава V
принял решение поступить на математическое отделение[85] физико-математического факультета. Отнюдь не потому, что я любил решать математические задачи и доказывать теоремы. Из лекций математика А. А. Солоновича, читавшихся в Кропоткинском музее, я понял, что философское осмысление мироздания возможно только на языке математики. Это решение не было результатом осознанного размышления — для этого у меня не было достаточных знаний. Решение пришло само собой, на интуитивном уровне. Пришло— и все. Особое впечатление на меня произвели лекции Солоновича о философском истолковании понял, что столкнулся с чем-то очень важным в понимании множественного как целого.
Возникли трудности: поскольку мой отец работал на географическом факультете, то и поступать я имел право только на этот факультет, к тому же на экзамене выяснилось, что я не удосужился познакомиться со стереометрией. (Расписание предметов по годам в каждой школе было свое, а школы мы все время меняли, так что знания наши не обладали нужной полнотой.)
В результате у меня остался свободный год. Я было хотел поступить работать куда-нибудь лаборантом-химиком, но отец, только что вернувшийся из очередной экспедиции, сказал: «Зачем работать за гроши, лучше занимайся самообразованием». Так я и сделал. Целые дни проводил в Румянцевской библиотеке (тогда записывали туда с 16 лет). Помню большой зал с длинными столами и абажурами мягко-зеленого цвета и атмосферой особой сосредоточенности, как бы намоленности в зале. Никогда и нигде я больше не встречал такого почтительного отношения к книге, как в то время в этой библиотеке. Правда, наблюдалось и другое — библиотечные стражи на выдаче книг подозрительно косились на заказанные книги. Контроль уже начал работать, но, к счастью, контролерам не хватало ума разгадать, к чему я готовлюсь.
Программу своих занятий я в значительной степени разработал сам. Прежде всего мне были интересны гуманитарные науки: философия, древняя и классическая; история — от Древнего Египта до средневековой Европы; литературоведение (включая религиозную позицию Л. Толстого и деятельность толстовцев). В подборе книг мне помогали мои духовные наставники — Солонович и люди его ближайшего окружения. В списке книг особое место занимала литература по раннему гностическому христианству, которое сохранялось в подполье развивающейся культуры, изредка появляясь на ее поверхности.
Укажу несколько книг из этого списка: Ю. Николаев (1913) — В Э. Шюре (1914) — Н. А. Осокин (1869–1872) — Мейстер Экхарт (1912) — К. Каутский (1919) —
85
Одно время название звучало так: «Отделение прикладной математики». ибо собственно математика для счастливого будущего была как-то ни к чему.
86
Эта книга теперь, конечно, во многом устарела, так как найдено то, что считалось безнадежно утерянным [Свенцицкая и Трофимова, 1989]. [Robinson, 1981]. Но продолжает сохранять свою силу та эмоциональность, с которой она написана. Гностицизм, действительно, явление уникальное — кажется, единственный раз в истории человечества Божество искалось так творчески, так независимо от установленного категорической проповеди [Jonas, 1958].
87
Это, наверное, лучшая из книг, посвященных скрытой составляющей религий. Эзотеризм лишь слегка приоткрыт — без вульгаризации, с которой так часто приходится встречаться.