Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.rulit.me
========== 1. ==========
К Богу приходят не экскурсии с гидом, а одинокие путешественники.
Владимир Набоков ©.
Бывает так, что, живя своей обычной, даже немного серой жизнью, мы вдруг встаём перед выбором — казалось бы, достаточно лёгким, по типу того, идти куда-нибудь или не идти; однако, выбирая какой-либо вариант, мы и сами не представляем, как меняем свою жизнь. Возможно, и кардинально.
Эти слишком банальные истины пришли вдруг на ум Джону Константину, прогуливающемуся по отдалённому от своего дома райончику Лос-Анджелеса. Встряхнув головой, он, на мгновение остановившись, пошёл дальше. В последнее время его поражали слишком абсурдные, но вместе с тем довольно понятные его душе мысли; однако всегда, каждый раз он усиленно отметал их, ссылаясь на глупость или невозможность. После дарованного ему шанса жить и жить праведно он старался отбрасывать всё, что не влезало в дозволенные серые и пыльные рамки правильной жизни; к такому относилось и курение. Джон бросил и бросил давно — наверное, около года его лёгкие не чувствовали в себе тяжёлый сигаретный дым. Да и как-то не хотелось… вместе с этим пришлось отказываться и от многого другого.
В итоге Джон понял, что безвозвратно попал на тот замшелый путь праведника, слепого следователя к Раю. Он сам не был против и не был за этот путь; ему стало глубоко плевать. Нет-нет, сначала он осознанно наводил себя тропинками на этот путь: бросил курить, пить, старался быть милосердным. Тогда, после того, какую медвежью услугу оказал ему Люцифер, Константин твёрдо для себя решил, что попадёт в Рай и не иначе: он этого заслужил. Но и для того места были особенные правила даже в том случае, если ты помогал миру спасаться от демонов; если куришь — уже не пройдёшь! В первое время это бесило его, но потом всё как-то наладилось. Со злости пнув банку, Джон подумал, что лучше бы уж не налаживалось! Он стал скучным, жизнь его стала бесцветной, все краски померкли, все развлечения, пускай частью и грешные, зато такие необходимые людям, отошли на второй план и не возвращались, даже если он к ним взывал. Всё как-то вдруг стало опять чёрно-белым, как было когда-то; цветная плазма жизни вновь стала монотонным экраном на лучевой трубке. И Константин знал, что он сам виновник произошедшего. Но не мог выбрать другой путь; Рай заранее обнёс свою дорогу высоким колючим забором.
Джон чувствовал, что жизнь проходила, но мимо. Этот год или полтора он будто и не жил, а просто существовал. День тянулся бесконечно, и пожизненные прогулки его не коротали; зудящая мысль об искушении звенела в голове, но не могла претвориться в жизнь — видимо, это Рай постарался и установил какие-то барьеры, как будто давно зарезервировав себе нового клиента. Точнее, постояльца. Вечного. А может, и не Рай вовсе? А он сам, Джон Константин? И он был более чем уверен, что он сам, просто не хотелось лишний раз разочаровываться в себе. Хотя уныние, кажется, тоже грех?..
Нет, Джон отвык от пессимизма и от остальных соблазнительных смертных грехов. Он жил довольно тихо, занимался своей работой и старался быть добрым. Хотя это звучит уж как-то слишком по-детски… по крайней мере, он старался. И, кажется, выходило неплохо; выходило довольно недурно и жить бесцветно, но от такой перспективы на последующие лет пять Константин хотел застрелиться. Но рука не поднималась — самоубийство ведь тоже грех. Куда ни глянь — везде и всё было окутано дымкой греха, всё скрывало под своим привлекательным туманом ту страшную ношу, которую потом не откупить в Аду! И это тоже очень бесило Джона. Ему казалось, что замараться можно с лёгкостью.
Не подумайте, иногда Константин позволял себе нанять шлюху и вдоволь с ней развлечься; а потом быстро заглаживал грехи, делая полезные дела. Он хотел, чтобы на каждый грех ему приходился анти-грех, если это можно так назвать. Джон старался быть чистым, хотя внутри было такое чувство неудовлетворения, когда на чистой белой простыне видишь маленькое чёрное пятнышко. И он считал, что оно у него где-то было, но найти его пока не мог…
Эта мысль не давала ему покоя с самого его начала новой жизни после свидания с Люцифером; она несильно, но всё-таки явно жужжала в его голове. Константин перебрал все варианты, все возможные варианты того, что он мог сделать такого в прошлом, что это теперь не отмывалось в настоящем. Он пока неосознанно, но чувствовал, что, если не отмоет это пятно, именно из-за него, такого маленького, может угодить прямиком в Ад, несмотря на все свои благодетели. Он искал, но… тщетно.
Джон ощутил подкатившую к горлу клокочущую ненависть; она сжигала его горло изнутри. Каждый раз самокопание (которое увеличилось за этот год до небывалых высот) заканчивалось подобным всплеском; на ближайшем углу он купил воды и немного смочил горло — там всё совсем пересохло.
Сидя на скамейке в одной из широких и прибранных улочек этого приятного района, Константин крутил в руках пустую бутылку и смотрел, как лучи от угасающего светила мягко отражались в ней, делая её внутри будто бы наполненной горячим красным светом. Он, сощурившись, глянул на заход солнца: в конце улица поднималась кверху, но всё равно можно было сказать, что солнце уже наполовину погрязло за горизонтом. Было часов восемь или полдевятого; на улицах остались ещё те нотки тепла, что мы с такой жадностью ловим перед закатом не только солнца, но и лета — всё-таки, начало сентября. Деревья, что росли по бокам проезжей части, стояли неподвижно, лишь изредка мелко шурша своими начинающими желтеть листочками; за спиной Джон слышал дребезжание асфальта и громыхание машин; перед ним проходили толпы народа — рабочий день закончился. Он тоже как бы шёл с работы; точнее, хотел бы так же беззаботно идти, как и они. Хотел бы тоже ни о чём не думать, не знать об этих двуличных Раях и Адах, не представлять, что после смерти мучения его не прекратятся, а даже очень наоборот, ну, и так далее — всю грязь, которую он впитал в себя за всё свое время жизни. Да, он бы так хотел; но не мог.
Но Константин считал, что жаловаться для него самое постыдное, что только может быть в мире. Он должен быть доволен хотя бы тем, что может жить как ни в чём ни бывало и иметь возможность попасть в Рай. Только вот кому он нужен? Не будь вовлечённым в эту серую галиматью, что называлось праведной жизнью, Джон бы давно отказался от такого. Правда, хотелось справедливости — за всё, что он сделал, он хотел видеть себя после смерти в Раю; но справедливости не было даже там. Смешно, парадоксально, но так. Константин не мог сказать, что был доволен своей настоящей жизнью так же, как и не мог утвердить, что живёт несчастливо. Всё это было странно и действительно имело серый цвет — это значит, что всё ни плохо, ни хорошо, а как-то так, средне. Может быть, так и нужно было — Джон не знал, а в своих рассуждениях за целый год так ни к чему не пришёл и запутался.
Да, прошло ровно полтора года с того события… Почему-то вспоминалось лицо не милой Анджелы, которой в тот день тоже пришлось несладко, а именно его водителя, Чеса Креймера… Когда Джон вспоминал его, то на душе становилось горько; нет, с ним всё в порядке. Точнее, в относительно порядке: он жив и, слава богу, не инвалид, но лечился долго и пережил много операций. Константин оплатил ему всё дорогостоящее лечение, но ни разу не навестил, а потом и вообще сбежал. Сбежал в другую часть города, совсем противоположную его прошлому месту жительства, и прочно обосновался там, решив раз и навсегда не касаться прошлого, не касаться того района; он чувствовал, что его, как кипяток, обожжёт стыд при встрече с кем-нибудь из доселе знакомых. Из знакомых прошлой жизни. Однако почему-то Чес упорно не хотел выходить из головы; но Джон знал: нельзя посылать и весточки туда, в тот район… нельзя. Нельзя потому что нельзя.
Но Константин не мог перестать думать о нём, об этом мальчишке и думал о нём каждый божий день. Ему казалось, что эти нудящие в его голове воспоминания неспроста: значит, он сам что-то должен ему. Значит, есть между ними нечто необговоренное, что тянется аж из его прошлой жизни толстой неперерубаемой нитью. И Джон вот уже как год думал, что именно, но так и не находил. Не находил так же, как и своё грязное пятнышко на чистой, как простынь, душе…
Но вместе с тем он понимал, что даже если что-то и отыщет, уже поздно, как ни крути. Константин туда уже не возвратится, будет испытывать противоречивые чувства от встречи с прошлым. Лицом к лицу. И это было тяжко. Поэтому уж лучше эта неопределённость, чем беспричинный стыд перед теми людьми. А особенно (почему-то) перед парнишкой. Джон не сможет…