В о с т р я к о в. Ну ладно. Пора кончать... (Вскочил и быстрыми шагами вошел внутрь дачи.)
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Не расстраивайся, Микола. Будем жить, как прежде жили. От цирка этого подальше - оно даже лучше.
Л ю д м и л а. Перестань, папа. Ты опять за свое? (Подошла к брату.) Мы с тобой к экзаменам будем готовиться, верно, Миколушка?
К а с а т к и н (прислушивается). Пошел все-таки. Не выдержал. Уговорил я его. Вот, ей-богу, люди! Шумят, нервничают, а чего? Сами не знают.
Н и н а П а в л о в н а (перестала стенографировать, встала и тоже прислушалась). Товарищи, до сих пор я ни во что не вмешивалась, даже когда Востряков оскорблял моего мужа. Но я решительно требую, чтобы Алексея Георгиевича оставили в покое. Скажите Вострякову, чтоб он не смел к нему ходить.
Но уже поздно, в дверях появился Плотовщиков. За его
спиной - Востряков.
П л о т о в щ и к о в (отыскал глазами Николая). То, что мне сейчас сказали, - правда?
Н и к о л а й. Правда.
П л о т о в щ и к о в. Как хорошо! Прямо диву даешься: рабочий, кандидат в члены великой партии большевиков, новатор производства, через пятилетки шагает, а чуть погладили его против шерсти - он и скис: "Ничего не хочу, ничего не желаю - отpaботал смену - и домой!" Такой скромный, такой простой... Только меня не проведешь. Бывает скромность паче гордости, простота хуже воровства. (Старику.) Это ты парня мутишь, я тебя насквозь вижу... (Николаю.) Ты брось фокусы. Незаменимых нет. Я ведь не погляжу, что мы в свойстве...
Н и к о л а й. Знаете что, Алексей Георгиевич? Вы думайте про меня что хотите, а голоса не повышайте - понятно вам? Я вас очень уважаю, но я сегодня выходной - и не желаю.
П л о т о в щ и к о в. Ловко! Что же, по воскресеньям твоя коммунистическая совесть спит? А еще хочешь быть членом партии! А ты знаешь, что такое коммунист? Настоящий коммунист - это человек, который в коммунистическом Завтра был, видел счастливую гармоническую жизнь на земле, прикоснулся уже к этой жизни... Что смотришь, думаешь, я заговариваться стал? В мыслях своих переносился, внутренним взором видел, сердцем прикоснулся. И отпущен он оттуда на короткий срок, для того чтоб рассказать о ней людям, сказать, что близко она, и дорогу указать. А придется с боями идти - биться в первом ряду, вдохновлять и вести, жизнь положить, если надо... Я в тебя, как в родного сына, верил, думал: ты - настоящий, а ты... (Пошатываясь, уходит.)
Пауза.
Н и н а П а в л о в н а (Анатолию). Зачем вы это сделали? Что вы ему наговорили?
В о с т р и к о в. Сказал, что было.
Н и н а П а в л о в н а. Проверю. Имейте в виду - у меня записано каждое слово, сказанное здесь. С сегодняшнего дня я очень переменила свое мнение о вас.
Вбегает Вера.
В е р а. Товарищи, что тут у вас было? Алексею Георгиевичу плохо.
Все бросаются в комнаты.
Занавес
Действие третье
ЗИМА
Картина первая
Знакомая по первому действию комната в домике на
шоссе. Неяркий свет висящей над столом электрической
лампы. На столе - накрытый салфеткой ужин, стакан с
блюдцем и термос. Людмила сидит, завернувшись в
вязании платок, и, перебирая струны гитары,
вполголоса напевает. Из соседней комнаты выглянул
Прокофий Андреевич. Он в очках, в руках книга.
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Который час?
Л ю д м и л а (не оборачиваясь). Одиннадцатый в начале. Ты бы лег, папа.
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Да нет уж, подожду. (Позевывает.) Ишь, как вызвездило. Завтра морозец будет.
Л ю д м и л а. Почему ты думаешь?
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Не думаю, а знаю. Ты что поешь, Милка?
Л ю д м и л а. Это старинное. В "Бесприданнице" поют.
П р о к о ф и й А н д р е е в и ч. Хорошо. Сюжет не так чтоб веселый, а мелодия хороша. (Ушел.)
Людмила, задумавшись, перебирает струны, затем опять
запела.
В дверях появляется Востряков. Остановился, слушает.
Л ю д м и л а (оборвала пение, улыбнулась). Миколушка...
В о с т р я к о в. Нет, это я, Мила.
Л ю д м и л а (вскрикнув, обернулась). Ох, как ты меня перепугал. Разве можно так?
В о с т р я к о в. Почему дверь не заперта?
Л ю д м и л а. Николая еще дома нет.
В о с т р я к о в. А где он?
Л ю д м и л а. Где же ему быть? На заводе.
В о с т р я к о в. В вечернюю работает?
Л ю д м и л а. Нет, с утра не приезжал.
В о с т р я к о в. Войти не приглашаешь?
Л ю д м и л а. Заходи. Только ноги обмети получше.
В о с т р я к о в (обмел веником ноги, снял пальто, вошел. Оглядывается). Все как будто по-прежнему?
Л ю д м и л а. Как будто.
В о с т р я к о в. Отец здоров?
Л ю д м и л а. Спасибо.
В о с т р я к о в. Что это я хотел тебя спросить? Алексей Георгиевич на работу вышел?
Л ю д м и л а. Не слыхала.
В о с т р я к о в. Понятно. Значит, все по-прежнему.
Л ю д м и л а. Выходит так. А у тебя? Все в ЦК Союза работаешь? Инструктором, кажется?
В о с т р я к о в. Нет, подымай выше. Теперь на орготделе сижу. Временно исполняющим.
Л ю д м и л а. Ну, что ж, хорошо. И сам начальник, и к высшему начальству близко, и пешком ходить не надо.
В о с т р я к о в. Злая вы стали, Людмила Прокофьевна.
Л ю д м и л а. Ты меня доброй не видел.
В о с т р я к о в. Это верно. Я к тебе всей душой, а ты - эх! Только мучила меня. А зачем?
Л ю д м и л а. Зачем? Когда мучила - не знала зачем, иной раз сама удивлялась, какой бес меня за веревочку дергает. И жалко тебя станет, и прощенья хочется просить. А вот теперь знаю. А затем, Толя, что нравился ты мне и полюбить тебя хотелось, а все-таки сердце мне говорило, что верить тебе нельзя. А ты как думал, почему девушки парней мучают? И хочется полюбить и боязно - вдруг плохой человек? Ума-то столько не нажито, чтоб сразу распознать, а коли понравился парень, недолго и последнего решиться. Вот одна защита и остается - помучить вволю. А сама думаешь: если человек настоящий и меня любит - он все преодолеет и от этого мне еще больше полюбится, а если плохой, обязательно он себя выдаст, где-нибудь да прорвется... Много я из-за тебя слез пролила, но благодарю свою судьбу, что вовремя опомнилась.
В о с т р я к о в. Мила, неужели ты меня за подлеца считаешь? Что верно, то верно, с Частухиным я тогда нехорошо говорил, признаю. А перед Миколой я чист. Знаю, поговаривают, будто я ему дорогу перебежал, только это неверно, Микола все равно бы отказался, а я его не порочил, жизнью тебе клянусь...
Л ю д м и л а. Не клянись, я тебе, пожалуй, и без клятвы поверю. Только много ли мне радости от того, что ты не жулик? А человек ты мне все равно чужой, и доверия настоящего у меня к тебе нет.
В о с т р я к о в. Так. Нет, значит, доверия?
Л ю д м и л а. Нет.
В о с т р я к о в. Как это понимать? Личного доверия нет... или, может быть, политического?
Л ю д м и л а. Человеческого. А если хочешь, то и политического. Это ведь одно и то же.
В о с т р я к о в. Любопытное заявление. Что же я, по-твоему, враг Советской власти? Хочу восстановления капитализма? Так? Тогда уж будь принципиальной до конца, ведь ты комсомолка: заяви куда следует об известных тебе фактах, докажи...
Л ю д м и л а. Тише, тише, не ершись. Заявлять мне нечего, и доказывать я тебе тоже ничего не обязана. Что хочу, то и говорю, а тебя слушать никто не неволит, хочешь - слушай, а не хочешь - прощай.
В о с т р я к о в. Ну, говори. Послушаем.
Л ю д м и л а. Советской власти ты не враг, да она тебе ничего, кроме хорошего, и не сделала. Капитализм восстанавливать тебе тоже ни к чему, потому что еще неизвестно, как бы он для тебя обернулся. Ну, выбился бы ты в кулачки или старшие приказчики, так ведь это жизнь довольно серая, ты лучшую видел. А человек ты с головой, соображаешь, от тебя не только вред, а и польза может быть, только присматривать за тобой надо хорошенько. И все-таки ты нам чужой.