Каникулы
После окончания девятого класса поехал на лето к дядьке в деревню. Думал, отдохну, побездельничаю, помечтаю, глядя на высокое небо, которого в городе из-за домов и проводов не видно. Собирался через год поступать в Университет, взял конспекты, книги для занятий. Хотел, напиться вдоволь, парного молока. А вышел отдых, как говорит моя мама, своеобразный. Вместо книг и покоя - каторжная работа, вместо парного молока - водка с перцем.
Дядька мой, Семён Платонович, работал в леспромхозе. Что он там делал, чем занимался, не ведомо. Знаю только, что был первоклассным плотником и приказом начальника на всё лето был откомандирован на строительство дач. Меня дядька, совершенно не задумываясь, взял с собой, так как представление об отдыхе имел своё.
Строил дома он быстро, а главное, с гарантией качества. За что ценился. Умел работать, создавал вокруг себя рабочее настроение. Если бы ещё и пил меньше, то цены бы ему не было.
Топор у дядьки был острый, огромный, по сравнению с ним он казался лилипутом. Но стоило Семёну Платоновичу начать работать, как топор в его руках уменьшался, а дядька вырастал на глазах и становился великаном. Уверен, что его жена, красавица тётя Ира, влюбилась в дядьку и предпочла Семёна Платоновича другим соискателям её сердца лишь тогда, когда увидела моего родственника за работой.
Рубил он с плеча, сильно и точно. В движениях была уверенность и красота, невозможно было глаз отвести. Все инструменты у дядьки были особенные, сделанные на кузнеце по специальному заказу. Ни у помощников, ни у кого другого ничего подобного не наблюдалось.
Помощников было двое. Одного звали Самовар, а другого Гвоздь. Сами так представились.
Самовару было под сорок. Имел большой живот, а заднее место, в смысле упитанности, практически отсутствовало. Ноги короткие, руки длинные. Лицо красного цвета, нос и щёки пронизаны тоненькими сине-красными жилками. Зубы искусственные, из металла жёлтого цвета, имевшего едкий зеленоватый оттенок, уверял, что золотые.
Когда Олег, так назвали его мама с папой, стоял, уперев руки в бока, выставив живот, и широко улыбался - действительно, глядя на него, можно было смело сказать: «Да. Ни дать, ни взять – самовар».
Серёге было годиков тридцать, и он очень был похож на оживший гвоздь. Худой, длинный. Бёдра, плечи и грудь – узкие. Заднее место, как и у Самовара, полностью отсутствовало. Голова маленькая, руки и ноги длинные. Ходил так, будто лом проглотил, не гнулся. Работая, гнулся. Гнулся, как говорится, но не ломался. В общем, как представился Гвоздём, так я сразу ему и поверил, и готов был в этом образе воспринимать. Гвоздь, так Гвоздь, Самовар, так Самовар. Какая мне, в сущности, разница, как их называть? Люди они, как выяснилось, были хорошие, а ведь на самом деле только это и важно.
Олег с Серёгой обладали, в отличие от меня, тем самым волшебным качеством, которое не купишь ни за какие деньги. Они использовали каждую минуту своей жизни с максимальной пользой. То есть, у них всегда на всё хватало времени. Только что работали, смотришь, а они уже из леса грибы несут, не успеешь оглянуться, волокут рыбу с речки.
Успеют и рыбу наловить и искупаться, да ещё и одежду свою постирать. Главное, совсем не уставали и всё делали со смехом, с весельем, с радостью какой-то внутренней.
И за меня взялись, приучили, стал вместе с ними ходить на речку. Сначала пройдёмся с бредешком, а затем уже моемся и стираем одежду.
Намылив вспотевшее за день тело, я опускался под воду и, смывая грязь, получал удовольствие, которого раньше не испытывал. Вместе с грязью смывалась усталость и к утомлённому телу возвращалась свежесть и лёгкость.
Ночи были тёплые, одежда за ночь высыхала полностью и пахла рекой и кувшинками. Именно там и именно тогда научился я радоваться жизни, каждому прожитому дню. Научился перед сном смотреть на звёздное небо, на его лазурный западный край. Всё это было, но было не сразу. И реку, и звёзды, стал замечать лишь на строительстве третьего дома. А до этого были два предыдущих, неимоверный по тяжести труд и сложности с привыканием.
Угнетало всё. Даже рабочий язык, круто замешанный на «матушке», был непонятен и раздражал. Когда просили пойти и взглянуть, прямо ли стоит столб или доска, которую забивали, или, как они выражались, «зашивали», то непременно говорили: «Пойди, стрельни». Если собирались пилить доску вдоль на рейки, говорили «надо эту досочку распустить». Надо было забивать, говорили «зашивай, шей». Если нужно было отпилить у доски неровный конец, говорили: «отторцуй». Сучки и всякого рода выступы именовались «горбами» или «пупами».
Дядька учил меня выставлять топорище, разводить пилу, учил рубить и пилить. Показал, как отбивается, как точится коса. Научил косить. В плотницком деле, как оказалось, столько премудростей, столько науки и техники, что хорошего плотника я бы без преувеличения сравнил с академиком. Семён Платонович, дядька мой, был именно таким. То есть, академиком плотницкого дела. Да и не только плотницкого. Был и электриком и каменщиком, мог сделать всю проводку в доме, сложить камин и печь. Помню, как из ничего, из листа жести, на моих глазах он сделал изумительную трубу с крышей. Сделал так быстро, так искусно, что я потом смотрел на неё и всё не верил, как это так, из помоев, образно говоря, компот получился.
Сначала сильно уставал. Ныли руки и ноги, и самому хотелось ныть. На ладонях натёр столько мозолей, что невозможно было сосчитать, все кровоточили и болели нестерпимо. Никому их не показывал и никому о них не говорил. Теперь этим горжусь. В первые дни работы дядьку ненавидел. Казалось жить хуже, чем я живу, нельзя. Казалось, дядька слишком много заставляет меня работать. Сейчас, оглядываясь назад, понимаю, что это было не так, и ненависть была плодом усталости. Никакой лишней работы я не выполнял, дядька строго следил за этим. Как-то Гвоздь протянул мне молоток и сказал: «На, Коля. Зашить сможешь?». Дядька побагровел, затрясся, и со злобой вместо меня ответил: «Он может анонимку на тебя в КГБ написать, а это сделаешь сам. Что бы было надёжно».
К тому времени он известил уже своих подручных о том, что его племянник писатель. Дело в том, что лет пять назад до описываемого лета, не то в «Костре», не то в «Мурзилке», печатались мои детские стишки. Журнал с моими стихами послали, разумеется, дядьке и с тех пор в деревне меня называли не иначе, как писателем и всерьёз прочили эту карьеру.
Услышав про анонимку и КГБ, я сразу же принялся оправдываться и убеждать, что не такой и на это не способен. Меня не слушали. Теперь я понимаю, что никто меня в этом и не подозревал, просто дядька давал понять, что если и понадобится племянника чему-нибудь учить, то этим будет заниматься лично он и чтобы не смели совать мне в руки пилу или молоток. Всё понимается со временем, а тогда до меня не доходило.
На первых порах, к строящемуся дому, я и не подходил. Бегал за водой к колодцу, готовил несложную еду. Варил картошку, яйца. До меня всем этим заведовал Гвоздь. Завтрак он так и продолжал готовить, так как я не мог рано вставать, всё же меня жалели. Затем стали постепенно приобщать к плотницкой работе, стали доверять выпрямление гвоздей и доставание их гвоздодёром из досок, разрешили подавать брёвна, доски и все сопутствующие материалы. Затем доверили эти самые брёвна и доски торцевать. Так помаленьку и ввели меня в курс дела, научив практически всему. Дошло до того, что не боялись доверять циркулярку, на которой я один, без надсмотра, распиливал доски на рейки.