Городулинцы до вечера во дворе, а попозже в Покровский сквер, на партию покровскую смотреть ходили.
А у покровских в то время атаманил Валька-Баянист, высшей марки музыкант, в Народном выступал и других театрах.
За гармонную игру жетоны имел.
Парень Валька шикарный!
Поддевка темно-синяя поверх рубахи голубой, широченные, на голенищах лакирошей приспущенные, шаровары, московка широкополая — птичкою на золотистых кудрях.
А хлещется!
Красота! Глаз не отвести! Очарование!
Ураганом на середину улицы, светлыми сверкая голенищами, в толпу пряжинцев, петергофцев ли врежется — ровно литовкой пройдет: сразу полукруг свободный перед ним. А там: один, другой — кувыркаются, с булыжниками мостовой христосуются.
Хлестал толково!
А поддевка полами парусит, кисти пояса вихрятся, только нет-нет московку приминает.
Верткий, волчок. Не моргает. Раз — и в дамки! Человек такой!
И командует своим — четко, быстро, дельно:
— Бей, братцы! Не качай, мать вашу…
— Баламут, пятнай, сука! Огурец, крой слева! Э-эх!..
А неустойка если — встанет как вкопанный. Пальцы в рот — свист властный и грозный; потом — быстро руки в карманы и выбрасывает их уже охваченными железом кастетов.
Тут уже парнишки отовсюду что воронье. Тревога: «Пряжка напирает! Валька подмоги просит!»
Площадь застонет, от топота ног, пыль метелью запляшет.
И несмолкаемое гудящее «Понес!» — клич борьбы, геройства и обреченности — юности голос, сама юность — аккордно музыке битвы вторит.
И тревожно и настойчиво, клич этот заслыша, фараонов свист — стальными по улице горошинами.
И только конные когда покажутся, четкая Валькина команда «Зекс! Хряй!» — кладет конец битве.
Атаман отступает последним.
Валька погиб.
Страшной и памятной всем смертью.
Летом, в день воскресный, черносотенцы убили.
Каждое воскресенье собрание у них, у черносотенцев, в квартире казачьего есаула Дерзина.
Гульба, пляска, пение «Боже царя» — в рабочем-то квартале после пятого года!
Много сердец горело, много точилось зубов.
И Валька — не вынес.
Сердце у него открытое было, без остатка все целиком принимало.
Без рассуждений, без обходов — все!
Какие же рассуждения, когда сердце вот — как ворота в жизнь, как взор солнечный, — какие обходы?
Как услыхал вызывающее, из окон дерзинских несущееся: «на страх врагам», не выдержал.
За вызов принял черносотенное царского гимна пение Валька — рабочий Бердовского, Франко-Русского тож, завода.
Вызов. А раз вызов, надо принять.
Правда, хмелен был, но не в хмелю дело, а в сердце.
Сердце — ворота в жизнь. Солнечное сердце.
Решил: «Набегом. Волынку затеять. Пришить кого ни попало…»
А слово — дело.
Нужно бы артелью, скопом, но парней — никого; своих, покровских, — никого.
«Эх, была не была!» — птичку-московку примял, вихрем — по парадной, поддевкою паруся, блестя лакирошами, — в есаулову, в дерзинскую квартиру, и прежде чем застрелили — четверых пером перепятнал…
Один из раненых умер скоро, троих — в Обуховскую. Но и Валька погиб.
Под глазом вошла, из затылка вышла пуля.
Одной убили, а выстрелов пять-шесть дали. С испуга, от неожиданности — в комнате в упор мазали, промахивались…
Вальку хоронили трогательно и шикарно.
Гроб на руках всю дорогу, а за гробом шестеро баянистов — похоронные марши и Вальки, покойничка, песни любимые: «Ах, зачем эта ночь!» и «Молдаванский вальс».
Шестеро баянистов и седьмой — плясун, Гаврик Златоцветов, за гробом.
Парни на подбор — что надо!
Шурка-Заграничный — жетоны у него, как и у Вальки, за игру гармонную.
Мишка-Пищик — человек, знающий гармонь лучше, чем любой поп «Отче наш». Сам мог гармонь сделать, если ему подходящий инструмент и материал дать.
Петька-Японец «Коробушку», «Выйду ль я на реченьку» играл так, что за оперу принять можно. А «Барыню» Петькину даже городовые играть ему на улице не запрещали.
Втулка-Серега — шестнадцать часов, на спор, на свадьбе у вора-домушника Кольки-Ершика гармонь из рук не выпускал. Выпьет. Закусит. Играет. Кругом — шестнадцать.
Мишка-Утопленник из-за гармони чуть не утонул. На Лахте. Лодку в драке опрокинули. Мишка сапоги сбросил, а гармонь не отпускает.
Тонет, а гармонь в руках.
Спирька-Омский из Питера до Омска и обратно пешком прошел, по городам и деревням на гармозе играя!
Пьяный играл — как никто. А в дым когда пьян, спит когда на гармозе — еще лучше. Сердцем играл, кровью.