Результаты любых научных исследований не только увеличивают объем знаний, тем самым косвенно влияя на жизнь общества, но и так или иначе непосредственно касаются интересов тех или иных людей. Поэтому история науки знает борьбу не только различных теорий, но и стоящих за ними людей. Даже о физике в свое время Планк говорил, что новые идеи в ней побеждают не так, что их сторонники переубеждают противников, а так, что противники вымирают, заменяясь сторонниками. Драматическим было становление эволюционной биологии (достаточно вспомнить хотя бы так называемый «обезьяний процесс»). Но особенно сказанное относится к тем наукам, которые непосредственно касаются человека и общества. Тем более, что исследования в области общественных наук в социально дифференцированном обществе, в обществе, разделенном на классы, затрагивают интересы не только отдельных людей, но и целых общественных групп. Ведь общество не стоит на месте, а его развитие неизбежно приводит к смене одних социальных групп другими. Поэтому отражающую этот процесс истину органично не приемлют те социальные группы, время которых ушло или уходит. Научные аргументы тут бессильны. Независимо от ее реального содержания, «неподходящая» теория объявляется либо неверной, либо, в лучшем случае, устаревшей, имеющей только историческое значение. Поскольку из теории Маркса следует, что капитализм, закономерно возникший, столь же закономерно и неизбежно будет заменен другой общественно-экономической формацией, то ясно, что защитники капитализма в принципе не могут принять такой теории независимо от того, верна она или нет объективно. Соответственно и о дальнейшем ее развитии ими не может быть и речи.
Но, казалось бы, то общество, уже само появление которого (независимо от дальнейшего хода событий) стало убедительным подтверждением верности основных положений марксизма, как раз в развитии и углублении теории должно было быть крайне заинтересовано. Соответственно теория Маркса именно в нем должна была получить дальнейшее развитие – с углублением разработанной им методологии, с расширением охвата социальных явлений, с избавлением от неизбежно имеющихся в любой науке заблуждений. Не тут-то было.
Любые научные положения до их опытного подтверждения остаются только гипотезами. Даже о системе Коперника Энгельс писал, что она до опытного подтверждения «в течение трехсот лет оставалась гипотезой, в высшей степени вероятной, но все-таки гипотезой. Когда же Леверье на основании данных этой системы не только доказал, что должна существовать еще одна, неизвестная до сих пор, планета, но и определил посредством вычисления место, занимаемое ею в небесном пространстве, и когда после этого Галле действительно нашел эту планету, система Коперника была доказана» (21, 284).
Правота Коперника была доказана, но значит ли это, что его гипотеза стала теорией в том виде, в котором она была им сформулирована? Нет, конечно. Она подтвердилась в принципе, но отнюдь не в деталях. Оказалось, что планеты движутся вовсе не по таким орбитам, которые, вслед за Птоломеем, предполагал для них Коперник (эпициклы и деференты). Другими учеными были определены законы взаимосвязи небесных тел, формы орбит, их расположение, скорости движения и т.п., о чем Коперник не имел (и не мог иметь) ни малейшего представления. Для этого понадобились работы Ньютона, Декарта, Кеплера, ряда других ученых, благодаря которым данная система действительно отразила реальное положение и из гипотезы превратилась в теорию. Все это, разумеется, ни в малейшей степени не снижает значения научного подвига Коперника.
Гипотезы в обществоведении не поддаются предварительной экспериментальной проверке. А когда сама жизнь ставит «эксперимент», в обязательном порядке оказывается, что ряд их положений не реализовался, или реализовался не так, как предполагалось. Явление естественное, более того неизбежное для любой теории. Но если в результате указанных «отклонений» появляется не предсказанная теорией господствующая социальная группа, заинтересованная в затушевывании самого факта своего существования, то ее (и ее «теоретической» обслуги) стараниями теория превращается в закостеневшую догму, а значит, ни о каком ее развитии опять же не может быть и речи. Более того, вульгаризуясь, наука превращается в свою противоположность. При этом «бескорыстные исследования уступают место сражениям наемных писак, беспристрастные научные изыскания заменяются предвзятой, угодливой апологетикой» (23, 17). Сказанное о политэкономии, это в не меньшей степени относится ко всем так называемым «общественным наукам».