— Брок, — Стив накрыл его ладонь своей, сжал, делясь тёплом, ощущением нужности, защищенности.
— Ты мне нужен и Баки нужен, — решился наконец он, заговорил, рассказывая о своей жизни от рождения, от момента, когда осознал себя сам. Рассказывал о бесконечной гонке за знаниями, одобрением наставника, гордостью родителей, желанием прыгнуть выше головы, занять место, которое ему не положено. Рассказывал о ритуале, о правильно вычерченной на полу его комнаты гексаграмме, самостоятельно вычерченной, без тычков и уверений в безмозглости от наставника, о сладкой муке первого призыва, не ответить на который он не мог. Рассказал о холодной белой комнате, об экспериментах, приказах и «хозяевах».
Глотнув напрочь остывший кофе, Брок замолчал. Баки доедал мороженое, Стив о чём-то усиленно думал, кондитер шуршал за прилавком, а Броку хотелось домой.
Не думал он, что рассказывать, выворачивая душу наизнанку, одновременно и тяжело и просто. Он хотел рассказать, открыться ещё до всего этого идиотизма, но боялся тогда быть отвергнутым, боялся страха или презрения в глазах Стива. Время прошло. Многое с ними произошло с тех пор. Вот только страх, как выяснилось, никуда не делся. Он жил в самом темном уголке подсознания, подпитываться от сомнений, неуверенности, и ждал своего часа, чтобы сжать холодными пальцами глотку именно сейчас.
Брок выбил из пачки сигарету, закурил, только бы не смотреть Стиву в глаза.
— Домой, — велел Баки, сыто погладив себя по животу.
— Вы карточки принимаете?
Домой ввалились пихаясь локтями и посмеиваясь. Стив, как самый ответственный, подхватил щит и ушёл, разувшись, переодеваться, а Брок физически не мог отлипнуть от Баки, тиская его и слизывая с губ сладкое послевкусие клубничного мороженого. И пусть от них обоих на несколько метров несло гарью, рёбра неприятно болели и желудок нет-нет да напоминал о парочке не самых удачных падений, Брок отчаянно цеплялся за Баки, жался к нему, стараясь сквозь плотную кожу тактического костюма ощутить тепло, дотронуться до сердца.
— Прямо тут? — хохотал тот, подставляясь ласкающим его рукам, открывая шею. — Я воняю.
— Наплевать.
Вытряхнув Баки из одежды, Брок втолкнул его в гостиную к дивану, глухо зарычал. Удивляться потёкшей не вовремя крыше не было никакого желания, перед глазами и так плыло, мутилось от одного вида раскинувшегося на кожаном монстре совершенно обнаженного любовника.
Бухнувшись на колени, Брок с каким-то благоговейным трепетом коснулся фиолетовых синяков на ключицах, рёбрах.
— Скажи, я красавец, — хохотал Баки, откидывая голову назад, дрожал бёдрами, поглядывая из-под ресниц.
Ответить не было буквально никаких моральных сил. Брок дурел, сходил с ума от ощущения гладкой кожи под губами, от того, что чувствовал Баки теперь как самого себя, сам плавился вместе с ним, сгорал заживо, умирал и восставал из пепла, множась в отражении чувств друг друга.
Брок не помнил, как они оказались в спальне. Вроде только мгновение назад сплетались телами, душами на кожаном диване — и вдруг краткий миг полёта, падение вниз на твёрдый удобный матрас. Не помнил, как в спальню проскользнул Стив, лишь накатившую, словно приливная волна, эйфорию, раскатавшую его по мелкой гальке, расщепившую на атомы, мельчайшие частицы. Не понимал, чьи руки, губы касались его, кого именно касался он сам, кого растягивал, вылизывал, заполнял собой, кто сжимался на его члене и чьи пальцы врывались в него, подготавливая для себя.
Это сумасшествие, яркое, слепящее, закручивало сознание в тугую пружину, наслаивало ощущения, чувства, эмоции обоих его партнёров одно на другое, переплетало, расцвечивая мир невероятными красками, которые Брок и не чаял когда-нибудь увидеть. Но ему было не до красоты, не до гармоничности мира вокруг. Он смотрел на Стива и Баки и не мог насмотреться, не мог оторвать взгляда, не мог не касаться. Слишком они были идеальными, когда прикасались друг к другу, переплетали пальцы, когда Баки гнулся, выламывался в спине, подаваясь на член Брока, когда сам врывался в распятого на белых простынях, загнанно дышащего Стива, иступленно стонущего, вздрагивающего всем телом от каждого толчка.
Они были едины. Одним совершенным организмом, собранным из разных, внешне никак не подходящих винтиков. Они жили в этот момент, дышали одним воздухом, функционировали слаженно. Даже сердца, и те бились в едином ритме, поймав его созвучие за одно малейшее касание. Они были друг у друга.
— Охренеть, — выдохнул Баки, без сил повалившись на влажные простыни.
— Поддерживаю. — Стив погладил его по бедру, удобно устроив голову на животе уже практически спящего Брока.
— Да я не об этом. Я живой и у меня два Капитана Америка! Я трахаю сразу оба символа нации. Один для прессы и мировой общественности, — он поднял вверх бионическую руку и загнул палец. — Второй местный, для Квинса.
— Господи, Баки.
— А что? Я счастливейший из смертных!
Брок мог только заржать.
Вся его жизнь, с самого рождения, напоминала русские горки: кратковременные взлёты, головокружительные падения, мертвые петли, от которых хотелось только скулить, забившись в темный угол. А сейчас, вдруг обретя всё и сразу, Брок растерялся. То ни цента, то сразу доллар.
— Брок, это твоё.
Он вздрогнул от звука тихо звякнувшей цепочки, в недоумении глянул глянул на Стива и… зажатый в его ладони амулет, красивое золотое украшение для непосвящённых и рабское клеймо, ошейник для любого не слишком сообразительного демона.
— Ты уверен? — сипло переспросил Брок, не сводя взгляда с амулета.
— Уверен, — Стив улыбнулся, подался вперёд ласково поцеловал. — Ты заслужил свободу. Или его лучше уничтожить?
— Не знаю, — Брок качнул головой. — Уничтожишь — и я стану обычным человеком, без всех этих демонических штучек вроде клыков, крыльев и прыжков по крышам.
Он оскалился.
— И долголетия?
— Я же говорю, стану обычным человеком. Со всеми вытекающими, — Брок пожал плечами. — Но это не страшно. Я готов был к этому, когда кольца вам отдавал, — он погладил живую ладонь сопящего в подушку Баки. — Но магия осталась при мне. Только контроль улучшился да дорога домой закрыта теперь навсегда.
— Не жалеешь?
— Нет, и никогда не буду! — выпалил Брок, дёрнул Стива, заваливая его на себя. — Вы лучшее, что могло со мной приключиться во всех мирах.
— И я не жалею, — отозвался Стив, надел на шею Брока амулет и прижал золотой кругляш ладонью к его груди, там где билось сердце. — Никогда не пожалею.
Брок зажмурился, готовый к светопреставлению, сверканию молнии за окном, вспыхнувшему из ниоткуда пламени, но в спальне было тихо. Баки сопел, обняв подушку, Стив тоже провалился в сон, уткнувшись носом в шею Броку. А он сам лежал, слепо пялясь в потолок, чувствуя, как жжёт кожу там, где лежит на груди амулет, словно вплавляясь в кости, врастая в грудную клетку, чтобы теперь точно никто не имел над ним власти, кроме этих двоих.
Кожа на спине зудела, готовая вот-вот лопнуть, выпуская крылья, зубы смещались, меняя лицо. Но Брок не двигался, боясь потревожить сон своих супругов, потому как что такое личный минутный дискомфорт по сравнению с покоем самых дорогих людей?
У него было всё: чёрная, чуть воспалённая татуировка на груди вместо золотого ярма, супруги, ради которых он готов пойти на всё, давшие ему не только крылья, но и смысл существовать, гнездо, не самые разумные «птенцы». Он был наконец действительно жив и счастлив.