Стоило медсестре пожелать ему доброй ночи и выйти, плотно притворив дверь палаты, Брок кое-как сел. Завтра его осмотрит врач и все в очередной раз пойдет в определённом направлении. Брок понимал, что обычные люди так быстро не восстанавливаются, они вообще не переживают такие ранения. А он мало того что жив, так и почти восстановил двигательную способность за какую-то неделю, хотя должен был помирать от боли и обреченности навсегда остаться инвалидом. Анна-Мария правильно говорила, хоть и пыталась обнадежить — он никогда не смог бы ходить, будь он самым обычным человеком. А Брок ходил.
Тяжело ступая, пошатываясь и через раз хватаясь за стену, он добрался до окна и выглянул наружу. Ночное высокое небо безразлично подмигивало яркими золотистыми гвоздиками звёзд, легкий ветерок шевелил тонкие веточки деревьев. Брок стоял и смотрел на отъезжающие с больничной парковки редкие автомобили, на столпившихся возле урны медсестёр, а в голове сам собой складывался план побега.
Там, под развалинами, Броку отчаянно не хотелось жить, хотя он и не помнил, почему. Он очень хотел подохнуть, закончить бег на месте, а сейчас, наоборот, жить захотелось с неуёмной силой, жаждой, которой он в себе и не подозревал никогда. Брок не помнил того себя, не помнил причин, почему настолько отчаялся, но сейчас готов был бороться даже за призрачный шанс выбраться из этого дерьма.
Сколько он ни вертел ситуацию, выводы складывались одни и те же, и утешительных было мало. Если он попадёт врачам на осмотр — его запрут в лаборатории и будут препарировать ради будущих поколений, но сам по себе он слишком слаб, чтобы выбраться, например, через окно. Откуда-то пришла уверенность, что третий этаж — ерунда, и не с такой высоты прыгать приходилось, но не сейчас, не с такими ногами, на которых, не шатаясь, он мог простоять от силы минуты три, не с такими руками, почти не сгибающимися пальцами, не способными сколько-то удерживать даже малый вес. А значит, надо искать другие пути отхода.
За эту неделю Брок успел выучить привычки всего медперсонала: кто и во сколько бегал курить на лестницу, кто пил кофе у автомата, а кто уходил в кафетерий, знал обо всех телефонных звонках и нарушениях рабочей этики. Он всё так же плохо видел, едва-едва различая лицо Анны-Марии, зато слух, казалось, стал ещё острее. Брок слышал всё, всё замечал, запоминал, улавливая любые изменения, особенно ночью, когда госпиталь немного затихал.
Он знал, что в три часа ночи на главном посту остаётся только подслеповатая, засыпающая на ходу Луиза, знал, что остальные пьют чай в сестринской и смотрят там телевизор до очередного обхода. Знал, что лестницей в западном крыле почти никто не пользуется из-за недоделанного в срок ремонта. Знал, что на парковке снова перегорели фонари, а ремонтник будет только завтра утром. Брок знал, что у него есть только одна ночь, чтобы сбежать.
Стоило коридорам утихнуть, а последним посетителям покинуть палаты, Брок поднялся с постели. Ходить было все ещё тяжело, но когда он сдавался?
У Брока были чужое пальто и не по погоде тёплый шерстяной шарф одного из посетителей, кем-то небрежно брошенные в коридоре. Были неудобные больничные тапки старика из соседней палаты, пятнадцать баксов и два обручальных кольца на пальце. У Брока в руках был практически весь мир, осталось его только схватить как следует и не отпускать.
Проскользнуть мимо Луизы не составило особого труда. Пусть спина и ноги горели огнём, пусть он чувствовал, как лопается слишком тонкая кожа под коленями, но шёл, твердо чеканя каждый шаг, сдержанно поздоровался с подслеповато сощурившийся медсестрой и проследовал дальше по коридору, мимо палат с такими же узниками случая. Но им не надо было бояться оказаться распятыми на операционном столе в какой-нибудь государственной лаборатории закрытого типа.
На лестнице хотелось опуститься на ступеньки, отдышаться, выщелкнуть из блистера одну таблетку обезболивающего, положить под язык и посидеть, пока она не растворится, пока тупая боль в ступнях не утихнет, не перестанет кровить стёртая жесткой больничной пижамой кожа. Но останавливаться было нельзя.
Три этажа вниз с почти несгибающимися ногами показались Броку дорогой в преисподнюю. Так же с каждым шагом становилось жарче, тяжело дышать от хлюпающей в легких дряни, но он практически полз, упрямо хватаясь за стены, тонкие, перепачканные белилами перила, полз, отсчитывая минуты до того момента, когда кто-нибудь заглянет в его палату и поднимет шум.
На парковке ему сделалось почти хорошо. Холодный воздух ласково обнял, оглаживая горящую огнём кожу.
С каждым шагом удаляясь от госпиталя, Брок вздрагивал, чувствуя, как обрываются нити, связывающие его с этим старым зданием, с персоналом, с пациентами, оставшимися в палатах, чувствовал, что чужая боль больше не стекается к нему жарким бурлящим потоком, наполняя вены расплавленным железом. Но в то же время город вокруг будто бы открывался, впуская в себя и пробираясь в Брока тонкими липкими щупальцами, пытаясь найти слабину, прогнуть.
Брок усмехнулся. Здесь питаться будет намного проще.
Правильным было бы забиться в какую-нибудь нору и отсидеться. Кто-то внутри подсказывал, как следует поступить, просчитывал его шаги, подталкивал в спину.
Первое — найти убежище.
Пустой подвал старого дома на юге Квинса — как ни странно, Брок прекрасно знал этот район города, помнил каждую улицу, каждый дом, будто бы бывал здесь не раз, готовя пути для возможного отхода — годился как нельзя лучше. Небольшое сухое помещение с голой мигающей лампочкой под потолком, достаточно чистым матрасом, забросанным какой-то ветошью, и маленькое смотровое окно под самым потолком. Здесь не пахло сыростью, не пищали по углам крысы, и никто чужой не претендовал на это место.
Брок повалился на матрас, сдвинув тряпки в сторону. Он бывал здесь когда-то, очень давно. Слишком знакомым был серый облупившийся низкий потолок.
Второе — разобраться с нуждами первой необходимости.
Он очнулся только на вторые сутки от выламывающей тело боли, тихо заскулил, кусая губы, провёл дрожащей ладонью по лицу, сдвигая влажные от сукровицы бинты.
Всё тело будто бы горело, плавилось в невидимом глазу пламени. Брок знал, что выдержит, знал, что крепкий, но держаться на плаву не было никаких моральных сил. Здесь не было милосердной Анны-Марии и ее прохладных узких ладоней, так приятно касающихся горячего лба.
Хорошо было бы озаботиться водой и пропитанием, но Брок даже двинуться нормально не мог, не то чтобы пытаться что-то украсть. Те пятнадцать баксов, вытащенные из кармана дежурной медсестры, не бесконечны, и их стоило бы приберечь до крайнего случая. И никого из живых он не чувствовал, чтобы можно было бы дотянуться, приманить к себе поближе и…
Тело скрутило судорогой.
Непослушные пальцы выщелкнули одну таблетку, забросили ее в рот. Брок зажмурился, чувствуя на языке блаженную горечь, обещающую забытьё хоть на время. Полтора часа сна на старом матрасе в подвале какого-то дома. Разве может быть что-то лучше, чтобы хоть немного прийти в себя?