— Мы придём! — уверенно заявила Сэм, когда она прощались около той самой скамейки.
— Приходите, — пожал плечами он и отступил в тень, сливаясь с темнотой.
Брок никак не мог понять, почему не помнит ни ее, ни кого-то из тех, о ком она рассказывала, хотя он и не улавливал в ее словах ни грамма фальши.
В памяти всплывали эпизоды его жизни, странной, наполненной сначала огнём, свободой, желанием реализоваться, доказать, что так же силён и может получить право вызова, несмотря на возраст.
Помнил, как бодался с наставником, требовал относиться к нему серьёзнее, требовал более сложных заданий и выполнял всё безукоризненно точно, но всё равно получал в ответ лишь кусачие удары хлыста и пожелания провалиться в бездну. Но Брок был упорным, злым, языкастым, одним из сотни таких же слишком самоуверенных демонят, решивших что наставник слишком стар, чтобы указывать. Помнил, как рисовал первый портал вызова, ещё не получив даже имени, только порядковый номер, который и стал впоследствии его проклятием. Помнил рывок и пьянящее чувство превосходства. Он смог! Он сам ответил на первый в его недолгой жизни вызов с той стороны огненной завесы. А ещё помнил боль от кандалов, сделанных из освящённой стали, злорадство тех, кто должен был стать лишь кормом, а сделался хозяевами. Помнил пытки, вскрытую грудную клетку и собственное сердце в чужих руках. Он отлично помнил того, кто дал ему имя, кто заклеймил. Но никак не мог вытащить на свет человека, с которым пил по утрам чай на светлой кухне, не помнил Сэм и своих бойцов. Он не помнил самого себя из того времени, когда был почти счастлив, был почти нормальным.
Брок одновременно хотел и не хотел, чтобы бойцы СТРАЙКа пришли навестить его. Он не хотел смотреть в их лица, видеть надежду, не хотел обманывать ожидания, но ему нужны были люди, знавшие его.
— Твой отряд? — Джефф удивлённо уставился на Брока. — Это же и хорошо. Вспомнишь что-нибудь.
Иногда Броку Джефф казался агентом какой-то сверхсекретной спецслужбы: слишком много новый приятель о нём умудрился вызнать, хотя Брок никогда не отличался разговорчивостью и откровенностью. Но Джеффу достаточно было усесться напротив с кружкой густого, как смола, кофе, закурить и глянуть серьёзно — ему хотелось открыться до самого донышка, вывалить всё скопившееся в душе дерьмо, надеясь на понимание. И он понимал, почти всегда одобряя. Вот и новости об отряде, который сам Брок отчаянно не мог вспомнить, воспринял со свойственным только ему флегматичным спокойствием, даже предложил закрыться пораньше, чтобы ничего не мешало объединению любящей «семьи».
Они завалились в магазин Джеффа следующим же вечером, все всемером. Молча мялись на пороге и, как и боялся Брок, с надеждой смотрели прямо в глаза. Семь здоровых лбов, рядом с ними и Сэм больше не казалась хрупкой, внушительные, как все американские столпы, но и потерянные, брошенные дети, наконец-таки нашедшие своего отца-алиментщика.
— Хули вылупились? Входите, — вздохнул он, махнув рукой.
— Командир! — рявкнули они хором, слаженно, в один голос, словно выполняя команду «стрелять», пробили что-то важное в нём, рубанули удерживающие плотину балки, заполняя чёрную одинокую пустоту.
Брок покачнулся, хватаясь за прилавок.
Всего минуту назад он не помнил ни их, ни самого себя, ни этого послегидровского времени, не чувствовал родственной связи, тех самых якорей, не дающих свихнуться от постоянного натяжения «поводка». А сейчас образы обрушились разом, пихаясь боками, тесня друг друга, оглушая, выбивая воздух из легких, не позволяя сконцентрироваться на чём-то одном, услышать взволнованные голоса.
— Лаки, блядь, поставь где взял, — бездумно и слишком привычно рявкнул Брок, чувствуя, что его акккуратно, словно тяжело больного, подхватили на руки, прижали к груди.
И тут началось настоящее светопреставление.
Бойцы гомонили, радостно вились вокруг заботливо усаженного на стул командира, касались его плеч, скалились, не зная, как ещё выразить общую радость — их помнят, старались подлезть под руку, дождаться хоть мимолетной ласки. Рассказывали, перебивая друг друга, о том что знали, чувствовали его, несмотря ни на что, были уверены, что скоро встретятся и всё будет как раньше.
— Не будет, — невесело усмехнулся Брок. — Но мы и не из такого дерьма вылезали.
Бойцы согласно загудели.
Вечер определённо удался. Даже всеми забытый Джефф, сидящий в углу с давно остывшим кофе, тепло улыбался в усы и молчал, прислушиваясь к голосам молодёжи.
Брок осматривал своих бойцов, тех, кто смог выкрутиться, выжить в идеологической мясорубке, и улыбался, в глубине души скорбя по павшим. Их лица точно так же всплыли в памяти, с именами, пунктами биографии и личными моментами, о которых не знал никто посторонний, только маленький клан, почти семья, грозно названный СТРАЙКом лишь потому, что Броку очень нравилось это слово.
— Я вам, конечно, рад, — оскалился Брок, когда время перевалило далеко за полночь и вездесущий Джефф тихо, чтобы никому не мешать, отправился к себе спать. — Но теперь валите в жопу.
Броку хотелось оказаться в тишине, откупорить бутылку бурбона и помянуть, выпить за тех, кого он сегодня не досчитался, за Роллинза и остальных, выпить за Роджерса. Надо же, как забавно складывалась судьба.
Брок глянул на парные кольца на безымянном пальце. Он ведь так одно из них и не подарил, не успел. Всё думал, что вот сейчас расхлебается со всем, рванёт что будет сил, обрывая поводок, впервые окажется свободным и сделает самый важный шаг в своей очень-очень долгой жизни — скажет, что всё между ними личное, что он любит, действительно по-настоящему любит. Не расхлебался, не рванул, не стал свободен, не сказал тех слов… не успел. Все у них со Стивом было как-то по-тупому неправильно. И познакомились они тоже неправильно, невовремя. Найдись Стив на пару десятков лет пораньше, когда на Броке не висел Зимний, когда у него не было целого выводка беспризорников, выращенных, выпестованных, превращённых в силу, с которой считалась даже «Гидра», тогда многое бы сложилось по-другому и у них был бы шанс.
Сняв с пальца кольца, Брок горько усмехнулся, сжал их в ладони.
Он вспомнил всё, даже то что хотел бы никогда не вспоминать — выцветший больной взгляд Стива в лифте, полный неверия и разочарования.
Брок горько заскулил.
Если бы он только мог тогда сказать хоть что-то.
— Пьёшь на рабочем месте?
— Пью, — отозвался Брок, протягивая Джеффу ополовиненную бутылку.
— А если кто увидит?
— Вот ты увидел, и что теперь?
— Понял, что ты всё-таки человек, Брок Роджерс, или как там тебя на самом деле.
— Рамлоу, моя фамилия Рамлоу.
Джефф ни словом не обмолвился о вечере и ночи откровений, продолжал звать Роджерсом, хохмил про героического отца-одиночку для целого выводка желторотых птенцов и даже взглядом не выдал, что заметил отсутствие колец на пальце, хотя раньше нет-нет да спрашивал про красавицу-супругу, которая, скорее всего, обрыдалась по такому деятельному муженьку.
Брок продолжал жить той же жизнью, что и раньше, потихоньку смиряясь, привыкая оглядываться по сторонам, выискивать в толпе взглядом кого-то из своего прошлого, кто может его дернуть обратно, снова подчинить. Сэм, конечно, уверяла, что Капитан Америка вычистил этот гадюшник до основания, вымел всю мерзость, но Брок, непривычный надеяться на других, всё так же оглядывался, готовый в любой момент начать отбиваться, хоть и не чувствовал больше невидимой удавки на шее.