— Ваше превосходительство!
— В чем дело? — спросил я.
— Ваше превосходительство, старик уверяет, что в атмосфере творится что-то неладное и, вместо того чтобы смотреть на танцы, которые возмущают Господа Бога, нам бы следовало лучше помолиться.
— И что там может происходить в атмосфере, по мнению Нунцио?
— Боже правый! — воскликнул капитан. — Похоже, все дрожит.
И сразу же после этого справедливого замечания раздался всеобщий крик ужаса. Судно покачнулось, будто оно все еще находилось в открытом море. Одна из двух поддерживающих подпорок скользнула вдоль корпуса сперонары, и та, опрокинувшись, точно повозка, у которой с одной стороны разом отвалились оба колеса, отправила нас всех вперемешку — танцоров, музыкантов и зрителей — кубарем на песок.
На мгновение воцарились ужас и смятение, не поддающиеся описанию; поднявшись, каждый бросился бежать, сам не зная куда. Я же, потеряв из-за только что проделанного мной кульбита всякое представление о топографии местности, направился прямо в море, когда чья-то рука схватила и остановила меня: это был кормчий.
— Куда вы идете, ваше превосходительство? — спросил он.
— Ей-Богу, кормчий, понятия не имею! А вы куда? Я пойду с вами, мне все равно куда идти.
— Нам никуда не надо идти, ваше превосходительство. Самое лучшее, что мы можем сделать, это ждать.
— Ну и ну! — появляясь в свою очередь и выплевывая набившийся в рот песок, произнес Жаден. — Вот так прыжок!
— С вами все в порядке? — спросил я.
— Со мной все в порядке; я упал на Милорда, чуть не задушив его, а больше ничего. Бедняга Милорд, — продолжал Жаден, сладчайшим фальцетом обращаясь к своему псу, — ты спас жизнь своему хозяину!
Поднявшись, Милорд энергично завилял хвостом, что свидетельствовало о том удовольствии, какое он испытывал, совершив, сам того не подозревая, столь прекрасный поступок.
— Но в чем все-таки дело? — спросил я. — Что произошло?
— А произошло то, — сказал Жаден, пожав плечами, — что эти дурни плохо закрепили стойки, и, когда одна опора сдвинулась, сперонара уподобилась Милорду, стряхивающему с себя блох.
— Дело в том, — подхватил кормчий, — что это земля стряхнула с себя своих.
— Каким образом?
— Послушайте, что они кричат, разбегаясь.
Я повернулся в сторону деревни и увидел наших гостей, бежавших, как безумные, с криком: «Terremoto, ter-remoto![18]»
— Что это значит? Неужели землетрясение? — спросил я.
— Ни больше ни меньше, — ответил кормчий.
— Честное слово? — оживился Жаден.
— Честное слово! — подтвердил Нунцио.
— Ну и ну! Дайте руку, кормчий, я в восторге.
— От чего? — озабоченно спросил Нунцио.
— От того, что мне удалось ощутить землетрясение. Неужто вы полагаете, что такое случается каждое воскресенье? Бедняга Милорд, ему довелось видеть бури, ему довелось видеть вулканы, ему довелось видеть землетрясение, а стало быть, он все повидал!
Я невольно рассмеялся.
— Да, да, — произнес кормчий, — смейтесь. Я прекрасно знаю, что вы, французы, над всем смеетесь. А ведь в эту минуту пол-Калабрии, возможно, перевернуло вверх дном. Невелика беда, ясное дело, однако калабрийцы тоже люди.
— Полноте, кормчий! — возразил я. — Неужели вы думаете, что из-за такого маленького толчка, который мы почувствовали…
— Видите ли, ваше превосходительство, движение шло с севера на юг, мы же находимся как раз на краю сапога и потому мало что почувствовали, а вот в стороне Никастро и Козенцы, должно быть, пришлось хуже всего. Не говоря уже о том, что это, может, еще и не конец.
— Вот как! — воскликнул Жаден. — Вы полагаете, что нас снова ждет это удовольствие? Ну что же, хорошо. В таком случае закурим трубку.
И в ожидании второго толчка он стал высекать огонь.
Но мы прождали напрасно: второго толчка не последовало, и через десять минут наш экипаж, который в первое мгновение разбежался в разные стороны, собрался вокруг нас. Никто не пострадал, за исключением Джованни, вывихнувшего себе запястье, и Пьетро, уверявшего, что у него растяжение связок.
— Ну как, кормчий, — произнес капитан, — что теперь будем делать?
— О Боже мой! Не так уж много, капитан, — отвечал старый пророк. — Поставим сперонару на ее многострадальный киль, поскольку, я думаю, на этом пока все кончилось.
— Давайте, ребята, за работу! — сказал капитан и, повернувшись к нам, добавил: — Если бы их превосходительства были так любезны…
— Что надо сделать, капитан, говорите.
— Помочь нам. Нас все же маловато, если мы хотим справиться с этим делом, ведь эти бездельники-калабрийцы годятся лишь на то, чтобы пить, есть да танцевать, а вот что касается работы, то на них нельзя рассчитывать. Взгляните: ни одного не осталось!
В самом деле, на берегу было пусто: мужчины, женщины, дети — все исчезли, что мне, впрочем, показалось довольно естественным, а потому обижаться на них не стоило.
И хотя нам пришлось ограничиться собственными силами, мы, тем не менее, благодаря искусному приспособлению, придуманному кормчим, сумели поставить судно в строго вертикальное положение. Соскользнувшая стойка была возвращена на место, трап снова прикреплен к левому борту, и примерно через час на сперонаре все было чисто и в полном порядке, словно не случилось ничего необычного.
Ночь прошла без всяких происшествий.
ПОРТНОЙ ТЕРЕНЦИО
На следующий день, в шесть часов утра, мы увидели, что прибыл проводник с двумя мулами, о чем мы просили накануне. Никакого значительного урона деревня не понесла: упали три или четыре трубы, только и всего.
И тогда мы договорились с капитаном о наших действиях. Чтобы добраться по суше до Пиццо, нам требовалось три дня; ему же, при условии, что ветер переменится, требовалось двенадцать — пятнадцать часов, и между нами было решено, что если он первым прибудет на встречу, то подождет нас, а если, напротив, мы опередим его, то должны ждать два дня; затем, если по прошествии этих двух дней он так и не появится, мы оставим ему письмо в главной гостинице города и укажем место новой встречи.
Договорившись о самом важном, мы, согласно предложению капитана захватить с собой как можно меньше денег, взяли каждый лишь по шесть или восемь луидоров, оставив под охраной экипажа остальную часть нашей казны, и, имея на этот раз на руках паспорта, оформленные по всем правилам, сели на мулов и простились с нашими матросами, пообещавшими в своих ежевечерних молитвах препоручать нас Господу Богу. Что же касается нас, то мы предписали им тронуться в путь при первом дуновении ветра; они дали слово выполнить это, в последний раз поцеловали нам руки, и мы расстались.
По дороге в Сциллу мы следовали уже изведанным путем, и потому нам нечего было осматривать; но так как наш проводник вынужден был идти пешком, ибо, пообещав привести трех мулов, он привел только двух в надежде, что мы все равно заплатим те самые обговоренные три пиастра за каждый день, то и передвигаться мы могли не слишком быстро. Мало того, по прибытии в Сциллу он заявил нам, что его мулы ничего не ели перед выездом и, прежде чем ехать дальше, ему надо срочно накормить их. Это, естественно, привело к объяснению: я подразумевал, что корм животным, как обычно, пойдет за счет погонщика мулов, а он, напротив, по его уверению, подразумевал, что еда мулов будет за счет путешественников. Это не было отражено на бумаге, но зато, по счастью, там было записано, что проводник предоставит трех мулов, а он предоставил лишь двух, и я потребовал, чтобы он полностью выполнил условия, а иначе мне придется обратиться к моему другу, жандармскому капралу. Угроза возымела действие: было решено, что, удовольствовавшись двумя мулами, я оплачу третьего и что плата за отсутствующего мула пойдет на пропитание двум присутствующим животным.