Дело, как выяснилось, было нелегким, и не потому что такие люди отсутствовали, просто в Пиццо животное сменило название. Повсюду в Италии я слышал, как мулов называют muli, и продолжал именовать это животное так же; но никто меня не понимал. Тогда я попросил Жадена взять карандаш и нарисовать покрытого попоной мула. Наш хозяин, к которому мы обратились, с большим интересом следил за тем, как этот рисунок создавался, а когда он был готов, воскликнул:
— A-а! Una vettura.
В Пиццо мула называют vettura (это мое предупреждение филологам, а главное — путешественникам).
На следующий день, в шесть часов, наши два vettura были готовы. Опасаясь со стороны нового проводника той же нерешительности, какую нам довелось испытать со стороны того, кто нас покинул, мы завели предварительный разговор на эту тему; но проводник в ответ удовольствовался тем, что показал нам свое ружье, которое он носил через плечо, и сказал:
— Куда пожелаете, как пожелаете, и в тот час, когда пожелаете.
Оценив этот поистине спартанский лаконизм, мы в последний раз посетили террасу, дабы удостовериться, что сперонары не видно; затем, разочарованные и на этот раз тоже, вернулись в гостиницу, сели верхом на мулов и двинулись в путь.
Наш проводник вскоре сам объяснил нам, откуда у него такая лихость в характере: он был настоящим пиц-циотом. (Прощу прощения у Академии, если я даю жителям города имя, которое, по всей вероятности, не существует.) Дело в том, что позиция, занятая Пиццо в отношении Мюрата, остальной частью населения Калабрии оценивалась, надо сказать, весьма неодинаково. К этому изначальному разногласию, порожденному политическими настроениями, добавились милости, которыми был осыпан город и которые вызвали чувство зависти; так что жители Пиццо (я не решаюсь повторить использованное выше слово), едва выйдя за пределы своей территории, сталкиваются с враждебностью соседствующего населения. По этой причине они с раннего детства выходят из дома вооруженными, с молодых лет привыкают к опасности, а привыкнув к ней, вообще перестают испытывать страх. В этом отношении, то есть в отношении отваги, другие калабрийцы, почти всегда именуя их traditori[23], целиком воздают им должное.
Так, следуя по дороге и беседуя с нашим проводником, мы узнали от него о деревне под названием Вена, сохранившей чужестранный костюм и язык, которого никто в Калабрии не понимает. Эти два обстоятельства вызвали у нас желание увидеть Вену; однако проводник предупредил нас, что постоялого двора мы в этой деревне не найдем, а потому нечего и думать о том, чтобы там остановиться: придется просто заглянуть в нее. Тогда мы поинтересовались, где можно сделать остановку на ночь, и наш пицциот указал нам селение Майда, самое близкое к Вене, в котором в крайнем случае синьоры смогут переночевать; поэтому мы попросили его свернуть с большой дороги и отвести нас в Майду. Поскольку наш проводник был самым покладистым парнем на свете, никаких затруднений с таким изменением маршрута не возникло: просто мы на один день позднее должны были прийти в Козенцу, вот и все.
В полдень мы остановились в деревушке, называвшейся Фондако дель Фико, чтобы дать передохнуть верховым животным и попытаться пообедать; затем, после часовой остановки, мы снова отправились в путь, оставив большую дорогу слева и углубившись в горы.
Вот уже три или четыре дня, как страх умереть от голода на постоялых дворах почти отступил; мы оказались в горном районе, где растут каштаны, и, так как наступала пора сбора урожая с этих деревьев, мы, опережая ее на несколько дней, набивали карманы каштанами; прибыв на постоялый двор, я отдавал жарить каштаны в золе и потом ел их, предпочитая жареные каштаны макаронам, к которым мне так и не удалось привыкнуть и которые часто являются единственным блюдом, доступным хозяину: ничего другого при всем своем желании он предложить не может. И на сей раз, как всегда, я поостерегся нарушить эту привычку, ибо заранее составил довольно посредственное мнение об ожидавшем нас пристанище.
После трехчасового пути в горах мы увидели Майду.
Это было скопление домов, которые располагались на вершине горы и, как все калабрийские жилища, первоначально были покрыты слоем штукатурки или извести, но после неоднократно сотрясавших их подземных толчков потеряли часть этого наружного украшения и почти все были покрыты широкими серыми пятнами, отчего казалось, будто их поразила какая-то кожная болезнь. Мы с Жаденом переглянулись, покачав головой и мысленно прикинув бессчетное число всякого рода живности, которая, помимо жителей Майды, должна была обитать в подобных домах. Подумать об этом было страшно, но мы зашли уже слишком далеко, чтобы отступать, и потому продолжили свой путь, даже не сказав проводнику о своих страхах, которых он все равно не понял бы.
Добравшись до подножия горы и увидев крутой, обрывистый склон, мы предпочли спешиться и гнать мулов перед собой. Едва мы успели сделать сотню шагов по этой дороге, как заметили на вершине утеса всклокоченную женщину в лохмотьях. Поскольку, если верить нашим сицилийцам, мы находились в краю колдуний, я спросил у проводника, к какому роду ведьм относится калабрийская чертиха, представшая нашему взору; проводник ответил, что это не колдунья, а несчастная безумица, и добавил, что если мы пожелаем подать ей милостыню в несколько грано, то в глазах Господа это наверняка будет благое дело. При том, что нас самих начала одолевать бедность, мы не пожелали упустить случай приумножить количество своих заслуг, и я послал ей с проводником два карлино: такая сумма несомненно показалась женщине настоящим богатством, ибо она тут же покинула свой утес и последовала за нами, размахиванием рук выражая свою признательность и испуская крики радости; и сколько мы ни просили сказать ей, что она с нами в расчете, она слышать ничего не желала и продолжала идти за нами, собирая вокруг себя всех, кого мы встречали на своем пути и кто, живя в отдалении от всех дорог, казалось, был так же удивлен при виде чужестранцев, как это могло бы быть с островитянами с Сандвичевых островов или с туземцами с Новой Земли. В итоге, когда мы добрались до первой улицы, за нами, наперебой горланя и жестикулируя, следовали человек тридцать, и посреди этих тридцати шла несчастная безумица, рассказывавшая, как мы дали ей два карлино, и это было бесспорным доказательством того, что мы переодетые принцы.
Впрочем, когда мы вошли в селение, стало еще хуже: каждый дом, будто гробницы в день Страшного суда, мгновенно изверг наружу своих обитателей, и через минуту речь шла уже не просто о том, что за нами кто-то следовал: мы оказались в таком плотном окружении, что уже не имели возможности продвигаться вперед. Тогда, насколько это было в наших силах, мы попытались узнать, где находится постоялый двор; но, похоже, наше произношение было совершенно особым либо мы требовали чего-то совсем неведомого, ибо при каждом вопросе подобного рода толпа разражалась таким веселым и заразительным смехом, что нам, в конце концов, ничего не оставалось, как разделить всеобщее веселье. К тому же высочайшей степени любопытство у мужчин Майды вызывало наше оружие, которое своим богатством контрастировало, надо сказать, с нашей более чем простой одеждой; словно большим детям, мы не могли помешать им касаться двойных дамасских стволов, ставших предметом восторженного восхищения, проявление которого, впрочем, я предпочитал наблюдать скорее посреди деревни, чем на большой дороге. Под конец мы с беспокойством начали переглядываться, как вдруг какой-то мужчина, раздвинув толпу, взял меня за руку и заявил, что мы принадлежим ему и что он отведет нас в дом, где мы будем чувствовать себя, словно ангелы на небе. Понятное дело, такое обещание нас прельстило. В ответ мы заявили славному человеку, что если он выполнит хотя бы половину обещанного, то ему не придется на нас жаловаться. Он поклялся всеми богами, что и принцы не потребовали бы ничего лучше того, что он собирается нам показать. Затем, освободив проход в толпе, становившейся все более плотной, он зашагал впереди, ни на минуту не теряя нас из вида, неустанно разговаривая, непрерывно жестикулируя и не переставая повторять, что небеса благоволят нам, если мы попали к нему в руки.