Сергей САРТАКОВ
КАПИТАН БЛИЖНЕГО ПЛАВАНИЯ
Когда весь экипаж корабля состоит только из двух человек, дополнительные служебные обязанности между ними распределяются не по параграфам речного устава, а просто: делай все то, на что ты способен.
В ведомостях на получение заработной платы Василии Рум именовался старшиной катера, а Николай Полозов — мотористом. Но старшина катера — почему не капитан корабля? — одновременно был еще первым и вторым штурманом, рулевым, парикмахером и судовым врачом, а моторист — почему не главный механик? — совмещал обязанности третьего штурмана, боцмана, кока и библиотекаря. Разумеется, матросские вахты они оба несли на равных правах.
Водоизмещение корабля вернее было бы назвать «водовмещением». И определялось оно не тоннами, а примерно двумя десятками ведер, которые Полозову в течение своей вахты приходилось выливать из трюма за борт, окрашивая радужной нефтяной пленкой хрустально-светлые струи бурливого Сургута.
Конечно, в век реактивной и атомной техники было обидпо, очень обидно плавать на корабле, изготовленном еще в довоенные годы, с мотором, который постоянно чихает и задыхается, как простуженный старик, или открывает неровную пальбу, словно раненый пулеметчик. Но что поделаешь? Не на всякое судно можно поставить атомный двигатель. И не все подряд старенькие корабли, не доработав свой век до конца, должны быть уничтожены только лишь потому, что по Волге и Ангаре плавает несколько теплоходов на подводных крыльях, а могучие ракеты то и дело возносят в небесные выси искусственные спутники Земли. На рабочих собраниях директор сплавной конторы Андрей Федорович Понский, шепелявя и посвистывая в окошечко на нижней челюсти, где вылетел живой передний зуб, а вставить железный все времени не было, резонно напоминал:
— Вся техника, что еще может работать, должна работать. На всю свою силу! И даже сверх своих сил. Все имеющиеся у нас производственные мощности обязаны приносить максимальную пользу.
Это звучало довольно-таки замысловато, но суть директорских речей отлично понимали все, кто в сплавной конторе имел дело с «производственными мощностями». В применении к кораблю, которым командовал Василий Рум, это означало примерно следующее: если два года тому назад за навигацию было сработано, допустим, двенадцать тысяч тонно-километров, то в эту навигацию их должно быть сделано по меньшей мере шестнадцать тысяч.
Своим кораблем друзья владели уже третью навигацию и в общем добросовестно выполняли все требования, предъявляемые Понским к «производственным мощностям». Но против одного они всегда решительно восставали. Именно против самого термина «производственные мощность», содержавшего в себе, как ни верти, что-то очень тяжелое, железное. А их катер был явно живым существом, с определенным характером, со своими болезнями и капризами и, главное, прямо-таки с огромным умом, высокой честностью. Он мог хрипеть, задыхаться и вовсе останавливаться где придется, но ни разу он не подвел своих хозяев в опасном месте. А таких мест на Сургуте было хоть отбавляй. Пороги, шиверы, узкие и крутые перекаты, одиноко залегшие на быстринах острые камни…
Катер с незапамятных времен в инвентарной описи транспортных средств сплавной конторы значился под номером вторым. На борту белилами была выведена цифра «2», а в разговорной речи о нем отзывались лаконично — «двойка».
Вступая в командование кораблем, Василий Рум потребовал прежде всего, чтобы замазана была эта позорная цифра, а катеру присвоено собственное имя. Николай Полозов поддержал друга. Понский не стал противиться.
— Пожалуйста! Какое имя хотите дать ему? Вот прелестные названия: «Пифия», «Эсмеральда».
Понский был любителем мифологии, средневековья и женских имен. Рум и Полозов были сыновьями середины двадцатого века, а женские имена их мало еще привлекали.
— «Ракета»! — вдохновенно сказал Рум.
— «Спутник»! — с еще большим жаром добавил Полозов.
Понский развел руками:
— Братцы мои, вы только поглядите…
Да, вид корабля действительно мало соответствовал возвышенным наименованиям. А хотелось чего-то космического, атомного.
— Тогда пусть будет «Электрон», — сбавляя вдохновение в голосе наполовину, заявил Василий Рум.
«Электрон» был кораблем «ближнего плавания». Он не работал на сплаве, а обслуживал сплав. Формировали и выводили лес на фарватер другие катера, сильнее и новее. А «Электрону» поручалась только заброска на верхние плеса такелажа и продуктов для рабочих. Конечно, этого было оскорбительно мало. Хотелось большого, трудного плавания. И вообще хотелось бы встать за штурвал атомохода «Ленин». Но когда тебе в семнадцать лет целиком вверяют какой ни на есть корабль и три навигации подряд позволяют плавать на нем — уже скажи спасибо. А полюбить потом свое родное судно и вовсе не хитро.
Здоровьем природа одинаково не обидела наших друзей. Но Рум был гораздо шире Николая в плечах, а в талии — тоньше. Районный врач о Руме сказал: «Атлет». О Полозове: «Пикник». Атлет — это было понятно каждому. От этого слова происходили другие: «легкая атлетика», «тяжелая атлетика». Но никогда не встречались ни «легкая пикника», ни «тяжелая пикника». Медсестра объяснила Николаю: «Не будешь следить за собой — живот, как бочонок, вырастет. Вот это и будет тебе «тяжелая пикника». И Николай с тех пор все время со страхом поглядывал на свой, пока еще совершенно обычный живот, а в целях профилактики старался есть побольше капусты.
Столь разного телосложения, по силе, однако, наши друзья были совершенно равны между собой. Тянулись ли они на палке или по-простому боролись, ухватившись за пояски, — любые пробы силы, как правило, кончались вничью. Но плавал Рум как рыба, а Полозов — как топор.
Черт его знает, в чем тут было дело! Пикническое ли телосложение было тому виной или какая-то другая причина, но стоило Николаю лечь на воду, как он немедленно начинал изгибаться в дугу, ноги тянулись к голове, а живот — ко дну реки. Отчаянно поболтав одну-две минуты руками и чувствуя, что сейчас захлебнется, Николай вскакивал на ноги и яростно отплевывался. Рум честно стремился передать другу свое мастерство, но, увы, безуспешно, — по-видимому, удельный вес Николая был близок к свинцу.
— Тебе следовало, знаешь, поступать в водолазы, — говорил Рум. — Гулял бы себе преспокойно по дну, даже без специальной обуви на тяжелых подошвах. А вот, к примеру, разобьется наш «Электрон» в пороге — как ты станешь спасаться?
— На пробковом поясе, — отвечал Николай. — Я пробовал. Держит. А главное, «Электрон» в пороге никогда не разобьется. Или ты на себя не надеешься?
Это можно было понять как неверие в способности Рума управлять кораблем. Но Рум тоже за словом в карман лазил редко.
— Почему на себя? Я на тебя не надеюсь. Заглохнет мотор…
— В пороге мотор никогда не заглохнет! За кого ты меня принимаешь? И вообще, зачем тогда плаваешь на «Электроне»? Ступай на дизельный!
Но это было уже совсем чудовищно — так говорить. Оба они знали: уйди любой из них с «Электрона», — и катеру сразу конец, спишут на слом. Латаный-перелатаный, он тотчас рассыплется, как заколдованное существо, которое только и держится на силе волшебного слова, на любви к нему.
Конечно, оба друга всякий раз с завистью поглядывали на сочащийся свежестью красок новенький катер, полученный недавно конторой. Но это была добрая зависть — им просто хотелось выпросить у директора таких же красок, освежить хотя бы палубные надстройки «Электрона». Но Понский только сурово крутил головой: «Зачем? Не в коня корм!» И, мимоходом сказать, на радость нашим друзьям, велел на борту нового катера начертать название — «Фурия». Это название в подметки не шло «Электрону». Но кто смыслил в древнеримской мифологии и в семейном счастье директора, тот понял: Понский назвал катер в честь своей жены.
Они, Василий Рум и Николай Полозов, были очень дружны, хотя ссорились между собой и перечили друг другу почти беспрестанно.
Когда после долгих стараний Полозова мотор, сердце «Электрона», принимался стучать, и Василий Рум, сильно клонясь от рулевого колеса, через плечо спрашивал: «Эй! Готово?», а потом командовал: «Полный — вперед!», и за кормой катера выстилалась сизая полоса гадкого дыма, перемешанного с пузырчатой пеной, — Николай поднимался к напарнику в рубку и, смахивая пот со лба, говорил: