Вечером на ферме запирали ворота двора, загоняли туда собак и спали под их охраной. Жили на ферме человек шесть мужчин и столько же женщин.
Это были: фермер по имени Мартен Бидаш, его три сына — здоровые молодцы тридцати, двадцати пяти и двадцати двух лет, — два работника, жена фермера, дочери фермера, пара служанок и пастушка.
Уже полтораста лет семья Бидаш из поколения в поколение арендовала ферму в этом замке.
Хозяева переменили веру, вернулись в католичество, но фермеры оставались убежденными протестантами и даже на службу к себе принимали только протестантов.
Папаша Мартен Бидаш был лет пятидесяти пяти, высокий, крепкий и смелый. Сыновья были ему под стать, жена и дочери тоже. У них был дом суровых пуритан, со скрупулезной точностью исполняющих свой религиозный долг, и по всей округе их держали за очень уважаемых людей.
В 1815 году они очень хорошо себя показали, когда банда черных грешников осадила замок: дрались, не жалея себя, а самый старший сын фермера тогда был убит.
Два дня назад прошел слух, что черные братья опять объявились. Тогда Мартен Бидаш посмотрел на ружье, висевшее возле камина, и тихонько сказал:
— Пусть только сунутся… ответят они за моего мальчика!
А сегодня, час тому назад, старик Жером, прежде чем вернуться в замок, заглянул на ферму.
Лил проливной дождь, и фермерская семья безмятежно ужинала.
Вошел Жером, сделал хозяину какой-то странный знак, а вслух сказал:
— Выйдем на минутку, дядя Бидаш, у господина Жана к тебе дело есть.
Фермер вышел.
Они вдвоем встали под навес, и Жером, пристально глядя на фермера, сказал:
— Новости есть.
— Что такое?
Жером рассказал ему, что видел, что потом слышал в трактире "Черный голубь", и Мартен просто ответил:
— Мы готовы.
И они составили краткий стратегический план.
Женщинам ничего не скажут — отошлют спать, как обычно. Как только женщины лягут, потушат все огни, возьмут ружья, по всем углам двора выставят часовых и будут ждать.
Мартен с Жеромом прекрасно помнили, как было в 1815 году.
Тогда черные грешники залезли на стены — довольно высокие, — с северной стороны. Скорей всего они и на этот раз могут пойти тем же путем.
Но тогда они напали на замок врасплох, к тому же сыновья у фермера были маленькие, и осажденных застали спящими.
На этот раз они застанут целую маленькую армию в боевой готовности. Да кроме того, Венера и Нептун стоили шестерых вооруженных бойцов.
Это были злющие собаки, купленные у арльских пастухов, каждый год отводящих свои бесчисленные стада пастись у вершин французских Альп.
Кроме того, условились, что господину Жану де Монбрену о деле расскажут только в случае крайней необходимости: ведь вполне могло быть, что тревога окажется ложной.
Как договорились, так и сделали.
Жена Мартена Бидаша, две дочери и служанки улеглись спать, а мужчины вышли во двор: кто переменить солому в денниках, кто закрыть ворота в хлеву. Мартен спустил двух больших овчарок, целый день сидевших на цепи.
Тем временем Жером, как мы видели, тоже готовился к приступу.
Только узнав фермера, он отворил дверь.
— Ты, что ли? — спросил Жером.
— Я, — ответил Мартен, проворно заходя в прихожую. — Черные грешники уже, должно быть, в дороге.
— Сюда направляются?
— А куда же? Ты что, собак не слышал?
— Мало ли с чего собаки завоют.
— Так-то так, — сказал фермер. — Да вот сейчас вышел я со двора…
— Один?
— Фанор со мной был, щенок овчарки. Чутье у него дьявольское, сам знаешь. Обошел я наш двор кругом. Фанор бежит передо мной — принюхивается, уши навострил… Потом вдруг голос подал. Я встал и посмотрел кругом. Фанор стоит, как вкопанный — словно статуя. А были мы в винограднике. Он уже давно облетел. Деревьев поблизости нет, земля вся голая. Стою — ничего не понимаю. Ночь сегодня темная, но и глаза у меня, ты знаешь, хорошие: я же привык в засаде сидеть. Да и земля в винограднике меловая, белая. Поглядел я кругом — и понял, отчего собака заскулила. Там повсюду кругом были свежие следы — дождик еще их не залил и не смыл. Я прикинул, меньше четверти часа прошло, как там прошли эти люди — их было не меньше двух. Браконьеры в такой дождь на охоту не пойдут. Я пнул Фанора ногой и говорю ему: "Ищи! только тихо!" Фанор побежал, я за ним. И так он меня привел к башне замка, туда, где начинается парк. Иногда вдруг останавливался и рычал тихонько. Значит, я так понимаю, они там проходили. Как мы подошли к оливковой роще, так Фанора потянуло вбок, в сторону гор. "Далеко уходить на всякий случай не стоит", — подумал я, и пошел обратно.
— Это все? — спросил Жером.
— Нет, не все, — покачал головой фермер.
— А что еще?
— Нептун с Венерой сидели молча. Тут мне пришла мысль взять Венеру и отвести на то место, где остановился Фанор. И там она вдруг как завоет! Вернулись мы с ней, и с тех пор они с Нептуном так и воют, словно бешеные.
Лакей Антуан и конюх Красавчик безмолвно присутствовали при разговоре фермера с Жеромом.
Красавчику сначала было страшновато (он ведь был совсем еще юн, лет шестнадцати, самое большее — восемнадцати), но теперь держался браво и стоял, крепко опершись на ружье.
Старый Антуан, послуживший в солдатах, ничего не говорил, но его спокойное молчание говорило само за себя.
— Ну, и что ты об этом думаешь, Мартен? — спросил Жером.
— Думаю, черные грешники бродят тут где-то рядом.
— Как считаешь, решатся они на нас напасть?
— Это уж точно, только и мы их встретим.
— Где твои сыновья?
— Один поднялся на сеновал и там засел у окошка — ему оттуда видна вся стена нашего двора. Откуда черные братья ни зайдут, он их сразу увидит.
— А остальные?
— Второй на голубятне залег, а третий внизу, в сарае. Со всех сторон нам черные братья будут видны, еще не подойдя к стене.
— А работники твои?
— Да знаешь ли, дома только один сейчас.
— А другой где?
— Другой, Бальтазар, утром поехал в Пейрюи с телегой и тремя лошадьми. Я там сена сторговал, его послал забрать. А как дождь пошел, так он там и остался.
Но тот, что тут, — парень крепкий, один за двоих сойдет. Да вот он тут, на дереве.
И фермер указал на большой платан возле стены двора. Там в ветвях сидел на часах его работник.
Жером вышел за порог посмотреть, куда показывает фермер, но в этот самый миг раздался выстрел, потом другой, и собаки завыли пуще прежнего.
— Это Нарсис стрелял! — воскликнул Мартен.
Нарсисом звали его старшего сына.
На выстрелы отворилось окно второго этажа.
Господин Жан де Монбрен высунулся из него и спросил:
— Что это там за шум?
XIV
Два прозвучавших выстрела вырвали господина Жана де Монбрена из какой-то тягостной летаргии, в которую он погрузился с утра — с того момента, как уехали его брат с племянницей.
Жану де Монбрену еще не сравнялось пятидесяти, но голова его уже вся поседела, и борода тоже. Он казался лет на десять старше своих лет.
В этот же вечер ему можно было дать все семьдесят — так он был изможден. Он поссорился с братом.
А из-за чего?
Из-за того, что племянница, мадемуазель Марта, посмела признаться: она, этакая новая Джульетта, полюбила барона Анри де Венаска — второго Ромео.
А отец не проклял дочь и готов был ее простить.
Господин Жан де Монбрен унаследовал фамильную вражду к Венаскам. Вражду во всей ее ярости. Он твердо верил в виновность Большого Венаска, хотя того и оправдали. Жан говорил всем и каждому, что его отца, старого Монбрена, убил Большой Венаск.
Говорил он это и нынче утром, при прощании, которое выдалось бурным. Марта же возражала ему и говорила, что Венаски не душегубы.
А потом, когда брат и племянница уехали, гнев старого дворянина тут же прошел, сменившись какой-то прострацией, которая в конце концов излилась слезами.