Столько страха, столько сочувствия было в голосе молодой вдовы, что мадам Бютен, освободившись от ее объятий, воскликнула:
— Господи боже мой! Ты про что говоришь?
Мизе Борель приложила палец к губам:
— Сегодня тихо, молчу. Вот завтра, когда его здесь не будет…
— Да он просто напился сегодня.
— Это совесть его подпоила, — ответила вдова.
Младшая сестра чуть не вскрикнула, но старшая зажала ей рот ладонью:
— Молчи, молчи!
Потрясенная, вся дрожа, поднялась мадам Бютен в спальню.
Муж ее уже спал — тяжким тревожным сном, полным видений и кошмаров: губы его то и дело шевелились и произносили какие-то неразборчивые слова.
Обезумевшая мадам Бютен не смела улечься в постель.
Вдруг спящий зашевелился, задергался, потом вскочил и спрыгнул на пол.
Проснулся он или с ним случился припадок лунатизма?
Этого мадам Бютен не могла бы сказать, но ужас ее обуял такой, что она повалилась на колени.
Спящий секунду постоял, потом открыл дверь спальни и, не замечая жены, полуодетый выскочил на лестницу.
XI
Тогда мадам Бютен решилась встать с коленей и выйти из угла.
Она не столько сошла, сколько сползла вниз по лестнице.
Николя уже был внизу.
Спал он или проснулся? Или это был приступ лунатизма?
Этого жена, спустившаяся следом, определить точно не могла.
Она просто шла за ним.
Муж ее не видел и не слышал.
Все двери в доме Николя Бютен запер на засовы.
Потом он снял два ружья с кухонного камина, отыскал в патронташе порох и пули и принялся заряжать ружья.
За все время этого странного действия он не произнес ни слова.
И только когда все было сделано, жена его расслышала, как он прошептал:
— Ну, теперь пусть приходят: троих наверняка уложу.
Он взял ружья и прошел с ними в спальню, вновь пройдя мимо жены, не заметив ее.
Его давило опьянение, тревожное и усыпляющее одновременно: так хмелеют северяне, когда пьют вино.
Потом он лёг, поставил заряженные ружья на расстоянии вытянутой руки — и тотчас же мадам Бютен услышала громкий храп.
Тут уж сомневаться не приходилось: муж ее спал.
Тогда, обезумев, бедная женщина бросилась к спальне своей сестры.
Мизе Борель не спала. Она слышала шум, но выйти из комнаты не решилась.
— Открой, открой мне! — закричала мадам Бютен.
Вдова отворила дверь, и младшая сестра, вся в слезах, бросилась к ней в объятья.
— Господи, Господи! — восклицала она. — Что же это? Что же это будет?
Захлебываясь рыданиями, сдавленным от ужаса голосом она рассказала то, что сейчас видела.
— Бедная моя сестричка! — промолвила мизе Борель.
— Совсем упился! — восклицала мадам Бютен.
— Если бы он только вином упился, еще невелика была бы беда, — вздохнула мизе Борель.
— Так что он — сума сошел, что ли?
— Бедная сестричка! — опять вздохнула вдова.
— Ой, ты меня до смерти напугаешь! — воскликнула Алиса. У нее зуб на зуб не попадал от страха. — Говори, не томи!
— А ты сама не поняла?
— Что?
— Ах, бедная девочка! Да ведь муж твой… ведь он злодей оказался!
— Как?!
— Разве не видела, как он побледнел, когда Стрелец приходил?
— И что?
— Не заметила, как сник весь, когда про капитана черных грешников заговорили?
— Господи Боже! Он что, знает его?
— Так это он и есть! — сказала мизе Борель.
И в голосе ее, в движениях, в позе было в этот миг столько убежденности, что мадам Бютен с ужасным криком повалилась навзничь.
Мизе Борель кинулась к ней, хотела поставить на ноги, но сестра была без чувств.
Как мы уже говорили, супруги Бютен, когда поселились в Ла Бом, зажили не как буржуа, а как зажиточные ремесленники.
Для тяжелой работы по дому мадам Бютен использовала жену садовника, которая с мужем жила в сторожке, но стряпала сама, и вечером никаких слуг в доме не оставалось.
Увидев сестру в обмороке, вдова не знала, что делать. В конце концов она подхватила мадам Бютен и отнесла на свою кровать.
Малыш проснулся и заплакал.
Мизе Борель звала сестру — но та не отвечала, — брызгала ей водой в лицо, била по щекам…
Мадам Бютен лежала, как мертвая.
Тогда мизе Борель, ополоумев от ужаса, решила выбежать из дома и позвать на помощь садовника с женой.
Но не успела она ступить за порог комнаты, как дорогу ей преградил полуодетый мужчина.
Это был Николя Бютен: плач ребенка разбудил его; он прибежал на крик и в одной рубашке стоял перед свояченицей.
Глаза у него налились кровью, все тело колотила нервная дрожь.
Он схватил вдову за руки, сильно встряхнул и сказал страшным шепотом:
— Стоять на месте! Крикнешь — убью!
XII
Мизе Борель перепугалась.
Она была одна, кругом темно, а перед ней человек, который — теперь она точно знала — на все способен, и он грозится ее убить.
— Не убивайте! — пролепетала женщина. — Не убивайте, я ничего никому не скажу!
При этих словах Николя Бютен на шаг отступил.
— Вы что, знаете что-нибудь? — воскликнул он.
Вся ярость обезумевшего фермера ушла, сменившись внезапным испугом.
Мизе Борель поняла: дело не совсем гиблое. Чуть посмелей — и можно спастись.
— Все я знаю, — сказала она. — Но не скажу ничего — только вы жену свою пожалейте.
И показала ему на бесчувственную мадам Бютен.
Николя протрезвел окончательно.
— Что с ней? — спросил он и подошел поближе.
— В обмороке лежит.
— Из-за чего?
— Да из-за вас.
— Из-за меня!
И Николя Бютен почувствовал, что волосы на затылке у него встают дыбом. Потом уставился на свояченицу жгучим испытующим взглядом, словно желая проникнуть в самую глубину ее души, и задал вопрос:
— А что я такого сделал? Я спал.
— Спали, да просыпались.
— И что?
— Пошли, двери все накрепко заперли, ружья зарядили…
— Что тут такого? Имею право: грабители могут нагрянуть.
— Или жандармы, — спокойно произнесла мизе Борель.
Николя снова вскрикнул — но тут испуг опять сменился яростью.
И он опять, схватив свояченицу за руки, встряхнул ее и прохрипел:
— Так что вы там узнали-то?
Вдова поняла: стоит ей дать слабину — и она пропала. Надо было отвечать напором на напор.
— А что, — сказала она, — хотите, так убейте меня. Трупом больше, трупом меньше — какая вам разница?
Николя зарычал.
— Ты что думаешь: я душегуб?
— Я не думаю, я верно могу сказать.
— Ты полегче, полегче! — прохрипел он, и обхватил ее скрюченными пальцами за шею.
— Давай, злодей, давай, души меня! — воскликнула она. — Души, капитан! Так тебя называли? Ничего, на гильотине и за меня ответишь!
Руки Николя Бютена сами собой разжались; он побелел, как мертвец, и задрожал.
— Ох! — прошептал он. — Она все знает!
Потом он посмотрел на жену, все еще лежавшую без движения, словно труп, и тихо — так, что мизе Борель едва его расслышала — проговорил:
— А… она?..
Он смотрел умоляюще, в голосе слышалось рыдание. Злодей любил свою жену!
Он боялся не эшафота, а позора для той, которая согласилась идти с ним по жизни и считала до сих пор честным человеком.
Мизе Борель над ним сжалилась.
— Она не знает.
— Слава богу! — выдохнул Николя Бютен, и глаза его сверкнули.
Его обуял припадок жестокой радости.
— Пока не знает, — продолжала мизе Борель. — И в вашей власти, чтобы никогда, пожалуй, и не узнала.
— Как вы сказали?.. Как это может быть?.. Не узнает?
Этот человек, издавна славный храбростью и хладнокровием, был теперь подобен младенцу без разума и воли.
Мизе Борель взглянула на сестру.
— От обморока не умирают, — сказала она. — Пускай пока лежит: теперь поговорим о вас, да попусту болтать не станем, время не ждет.