— Не ждет? — повторил он, как эхо.
— Это же вы были капитаном черных грешников.
Николя хотел было возразить, но вдова смотрела на него так твердо и убежденно, что он отвел глаза.
— Вас теперь ищут, — продолжала мизе Борель, ставшая хозяйкой положения. — А когда власти кого ищут — рано или поздно всегда находят.
— Так что же мне делать?
— Бежать надо.
— Так я же тогда признаю вину.
— А что, хотите, чтобы вас тут прямо и взяли?
— У них доказательств нет.
Мизе Борель пожала плечами.
— А хотите, чтобы жена ваша умерла с горя, видя, как вас жандармы уводят?
Николя Бютен опять задрожал.
— Нет, нет, — проговорил он. — Нет… Что же делать?
— Слушать меня.
— Я слушаю.
— Да не только слушать, а и слушаться, — властно сказала вдова.
XIII
Николя сдался.
Власть над ним мизе Борель выражалась всем: голосом, движениями, взглядом.
— Я все сделаю, как вы хотите, — прошептал он.
— Так слушайте, — продолжала она. — В сообщниках ваших, положим, вы уверены: улики против вас не всплывут.
— Так и есть, — ответил он. — Улик нет никаких.
— Только ваши терзания вас рано ли, поздно ли выдадут, а я не хочу, чтобы муж моей сестры погиб на гильотине.
— Не говорите больше этого слова, — пробормотал он. — Не надо!
— Сестра про ваши дела догадывается, но точно ничего не знает, — продолжала мизе Борель. — Если успеете бежать, добраться до Марселя и сесть там на первый пароход — я ей тогда скажу, что вы так соскучились по прежнему ремеслу, что рассудок потеряли. Ей, конечно, горько придется — она же вас, бедняжка, любит. Да ведь всякое горе со временем проходит, а семье позора не будет.
— Так что же мне, по-вашему — уехать?
— Нынче же ночью. В четыре часа пройдет карета на низ. В полдень будете в Марселе. Деньги у вас должны быть…
— Нет у меня денег, — сказал Николя Бютен.
Он лгал: в кармане куртки у него лежали банкноты, выданные господином Феро.
Но этот человек без чести и совести, этот бандит и убийца — любил жену…
Он глядел на лежащую без чувств Алису и не решался оставить ее.
— Есть, — хладнокровно сказала мизе Борель.
— У меня?
— У вас.
— Откуда вы знаете?
— Какая разница? Знаю и всё.
Под жгучим взглядом вдовы Николя Бютен опять содрогнулся и отвел глаза.
А вдруг она знает, что он убил Рабурдена?
— Ну да, правда, есть немножко… — признался он. — Что потом?
— До Марселя, стало быть, доедете.
— Ну да, а там что?
— А там садитесь на пароход или хоть матросом наймитесь и поезжайте в Индию либо в Америку.
— А женушка моя бедная…
Николя бросился к мадам Бютен, все еще недвижной, как труп, и стал осыпать ее поцелуями.
Мизе Борель оттолкнула его.
— Нет уж, — сказала она. — Откроет глаза да вас увидит — этого не надо. Уходите теперь же.
— Но что она скажет, когда меня не найдет?
— Я дам ей ваше письмо.
— Письмо? Какое письмо?
— Да то, что я вам сейчас продиктую, а вы напишете.
И мизе Борель, которой он теперь повиновался, как ребенок, подтолкнула Бютена к столу, где лежала бумага и стояли чернила.
Николя плюхнулся на стул и взял перо.
Мизе Борель продиктовала:
"Дорогая женушка!
Я сильно стосковался по морю. Мы с тобой живем тихо и счастливо, только для меня это ад. Даже нет сил с тобой попрощаться. Я уезжаю.
Николя".
Он послушно все написал, но большая слеза капнула прямо на подпись и смыла ее.
— А теперь, — сказала мизе Борель, забрав письмо, — одевайтесь, собирайтесь поскорее и уезжайте.
* * *
И Николя Бютен послушался вдовы — только потому, что она несколько раз сказала про эшафот и пробудила в нем дикий страх.
К двум часам ночи мадам Бютен очнулась. Николя уже уехал. Старшая сестра помогла младшей подняться.
Та первым же делом спросила:
— А муж мой где?
— Муж твой с ума спятил, — ответила мизе Борель.
— Где же он все-таки?
— Встал, взял ружье и ушел.
— Вот так среди ночи?
— С час тому назад.
— Господи боже мой! Он же себя убьет!
— Да нет, — сказала мизе Борель. — Он пошел к Стрельцу кроликов травить.
— Слушай, а ты не врешь? — с сомнением спросила Алиса.
И тут ей вспомнились слова сестры: "Муж твой — злодей!"
— Господи! — воскликнула она. — В чем его хоть винят?
— Я его ни в чем уже не виню, — ответила мизе Борель. — Только он, как Рабурден уехал, малость не в своем уме.
— Так пусть он его воротит, раз уж так без него жить не может!
— Да нет, маленькая, — сказала мизе Борель. — Уж коли на то пошло…
— Что такое?
— Сел он сейчас в дилижанс и уехал в Марсель.
— Матерь Божья!
— Может, еще и вернется — а мы с тобой завтра поедем в Сен-Максимен.
Мадам Бютен вскрикнула, потом разрыдалась. Муж уехал от нее. Но почему?
— Ох, — еле выговорила она, — как будто страшный сон снится…
Старшая сестра крепко обняла ее и ничего не ответила.
XIV
Николя Бютен ушел из Ла Бома, но никуда не уехал.
Сначала он быстро спустился на дорогу, по которой ходит дилижанс с Альп.
Он быстренько сложил кое-какие вещи в узелок, привязал его на палку, сунул под мышку ружье и пошел прочь тихо-тихо, как человек, покидающий все, что любил.
Страх перед казнью выгнал его из дома.
Но чем дольше он шел, тем чаще оборачивался и вспоминал о молодой жене.
Он вынул часы и посмотрел на них, посветив на циферблат трубкой, как фонариком.
Известно, что преступники, терзаемые совестью, курят много и с невероятной скоростью. На трубку человека, идущего на казнь, уходит не более четверти часа.
Часы Николя Бютена показывали без каких-то минут три. До проезда дилижанса оставалось еще больше часа.
Тогда Николя поднялся на маленький холмик, с которого был виден хотя и не весь дом в Ла Бом, но огонек в окне мизе Борель.
Там была она, и он должен был навеки расстаться с ней…
Ночь была тиха и прохладна — августовская ночь, в которой дышат уже осенние холода.
Только несколько лягушек проквакало, только трещали вдалеке сверчки, а на темно-синем небосводе сверкали звезды.
Николя Бютен сел на траву, посмотрел на небо, встрепенулся под прохладным ночным ветерком — и вдруг его мятежная душа успокоилась.
Вчера утром он потерял голову: думал, что господину де Венаску не выбраться, а оказалось, что он на свободе.
Потом весь день он бродил по полям, перепугавшись чего-то, вечером вернулся домой, пытался искать покой в вине…
Вино его и подвело: он выдал себя. Но перед кем?
Не перед Стрельцом, не перед жандармом, не перед судьями.
Всего лишь перед свояченицей, которая, конечно, не донесет на него.
Почти все его товарищи погибли, теперь не стало и Ра-бурдена.
Был, правда, еще старик, живший неподалеку отсюда, по кличке Патриарх: он тоже был в банде черных братьев.
Но его никогда никто ни в чем не заподозрил.
Стало быть, он капитана тоже не выдаст.
Все эти мысли пришли на ум Николя Бютену.
А потом он вспомнил, что советник Феро обещал ему сто тысяч франков.
— Да я и правда рехнулся! — сказал он вслух.
Все вернулось на свои места. Человек, замученный было совестью, вновь обрел хладнокровие и присутствие духа, некогда сделавшие из него храброго разбойника.
"Если уеду, — подумал он, — то сам на себя донесу.
А если останусь — кто посмеет донести?"
Рассуждение было вполне логичным.
Кроме того, Николя Бютен любил жену.
"Нет, — подумал он, — никуда я не поеду".
И он сошел с холмика, подобрал узелок и ружье, и опять зашагал к дому.