«Пусть она ведёт меня, — подумал я, — ничего особенного стрястись не может, и во всяком случае это интересно».
В ту минуту я вовсе забыл рассказы о разбойничьих притонах, куда заманивают неопытных проезжих в далёких городах. Да и всегда как-то кажется, что ваши рассказы сами по себе, а жизнь, то есть то, что окружает вас, что вы видите и что вас касается, тоже само по себе, и всё, что кругом — так просто, что не может представлять ни страха, ни опасности.
Девочка, довольная, что я послушно следую за ней, бодро бежала вперёд.
Мы двигались по прямому направлению. Город остался позади. Местность была ровная, точно укатанная: без рытвин и пригорков. По сторонам дороги попадались шалаши и маленькие, плохо сколоченные домики.
К одному из них вдруг круто и быстро повернула девочка, подбежала к двери, подняла завешивавший её ковёр и остановилась, как бы приглашая меня войти.
В треугольнике двери с поднятым ковром виднелся свет. Внутри горела лампа.
III
Я вошёл, наклонив голову, чтобы не удариться о низкую притолоку двери.
Убранство комнаты, в которую я попал, не совсем соответствовало внешнему виду убогого домика и казалось как будто даже слишком роскошно для него. Правда, состояло оно почти исключительно из ковров, но ковры были очень хорошие, и покрывали они сплошь стены, потолок и пол.
Лампа стояла на низеньком столике у широкой тахты. На тахте лежала бледная больная женщина. Исхудалое лицо её с большими чёрными глазами, почти совсем синие губы и совсем сквозные руки служили несомненным признаком, что больная страдает давно и истощена очень сильно своею болезнью.
Девочка опустила за мною ковер на двери и, сама проскользнув мимо меня, прошла к больной. Она сказала ей что-то на непонятном мне гортанном языке. Больная с трудом перевела на меня глаза и, сделав усилие, произнесла:
— Вы русский?
Услышать родную речь здесь я ожидал всего менее.
— А вы, вы тоже русская? — невольно спросил я в свою очередь.
Девочка-арабка замахала мне рукой и приложила палец к губам в знак того, чтобы я молчал. Больная тяжело вздохнула и стала шевелить губами. Я прислушался.
Мне показалось, что она шепчет какое-то незнакомое слово, что-то вроде «Тотелос».
— «Тотелос?» — повторил я за нею.
Она качнула головой и снова зашептала.
— «Даделус!» — расслышал я наконец, снова повторил, но всё-таки ничего не понял.
Она закрыла глаза, показав этим, что я произнёс верно.
— Что это такое? — спросил я. — Я не знаю.
Лицо больной конвульсивно подёрнулось.
— Маяк, маяк!.. — произнесла она настолько громко, что девочка-арабка, испугавшись, дрогнула и протянула к ней руки.
Я понял, что мне хотят объяснить что-то, может быть, дать какое-нибудь поручение относительно этого маяка. Значит, он должен лежать на моём пути.
— «Даделус»… маяк, — повторял я, — он стоит в Красном море?
Глаза закрылись и ответили мне: «Да».
— Хорошо, я иду теперь в Аден, — стал спрашивать я, — «Даделус» попадётся на нашем пути?
— Да!..
— Я не морской офицер, — пояснил я, — плаваю в первый раз и потому не знаю маяков. Но «Даделус» запомню, будьте уверены… Что же дальше?
Губы больной делали новые усилия. Наконец я едва расслышал:
— Махните три раза платком…
В первую минуту я опять ничего не понял. Мне показалось сначала, что она хочет, чтобы я сейчас стал махать платком зачем-то.
Больная, видя, что я не понял, забеспокоилась.
— Вы хотите, — вдруг сообразил я, — чтобы я, проезжая мимо этого маяка, махнул платком три раза, да?
Больная радостно улыбнулась.
— Да, да!..
— Я обещаю вам, что сделаю это. Что вам ещё угодно?
Глаза остались закрытыми, губы были неподвижны. Я выждал некоторое время, чтобы дать ей отдохнуть. Девочка-арабка не спускала с неё глаз. Я тоже молча смотрел и ждал.
— Что же дальше, что ещё хотите вы, чтобы я сделал? — снова спросил я.
Больная опять открыла глаза и глянула на меня, зашевелив губами.
Но как ни вслушивался я, ничего не мог разобрать.
Я приблизился к тахте, нагнулся почти к самому лицу больной, она заметалась на своём ложе и замотала головой. Говорить она, видимо, не могла.
— Больше ничего, только махнуть три раза платком, проезжая мимо «Даделуса»? Или ещё что-нибудь? — проговорил я, желая помочь ей.
Она затихла.
— Больше ничего?
Она закрыла глаза.
Что значили эти закрытые глаза, на этот раз я не мог объяснить себе. Неужели вся её просьба состояла в том, чтобы я махнул три раза платком у «Даделуса»?
Больная снова стала метаться по постели, но видно было, что теперь делает она это непроизвольно. Судорога исказила её лицо, и руки стали вскидываться, вздрагивая.
Девочка-арабка вдруг заволновалась, заговорила на своём гортанном языке, обращаясь ко мне и показывая на дверь.
Я стоял, не зная, что мне предпринять. Припадок больной усиливался. Арабка подбежала ко мне, схватила за руку и потянула к двери. Ясно было, что она хочет, чтобы я скорее ушёл, оставив её одну с больной, с которой она знала, что делать, и знала, как успокоить её. Она старалась, как только умела, показать мне это жестами. И почти насильно вытащила она меня за дверь и там поклонилась низко, приложив руку к голове. Она благодарила меня. Вероятно, по её мнению, всё, что от меня требовалось, я исполнил.
Она протянула руку по направлению, куда мне идти, и исчезла за ковром, бесшумно опустившимся за ней.
Я остановился, прислушался: всё было тихо. Звёздное небо сияло, освещая рассеянным, сумрачным светом землю. Вдали чернели здания Порт-Саида.
Послышался отдалённый свисток парохода. Он мне напомнил, что к двум часам я должен быть на палубе.
IV
На обратном пути я только заметил, что был заведён достаточно далеко и что мне приходится сделать довольно значительный переход. Я ускорил шаг. Тёмные постройки Порт-Саида приближались, однако, медленно. По моим часам было уже два, а я ещё не достиг построек. До меня донёсся новый свисток. Я не сомневался, что это отходит наш пароход. Ждать меня он, разумеется, не мог. Будь это ещё в другом порту, можно было бы рассчитывать на любезность капитана, но тут при входе в канал требовалось соблюдать очередь и задерживать её не представлялось возможности. В два часа пароход должен был тронуться. Было несомненно, что я опоздал.
Это было очень неприятно, но никаким, впрочем, не грозило особенным несчастием. Я сообразил уже, что мне надо было делать, и успокоился.
Я мог сесть на первый же хотя бы товарный пароход, который отходил в канал вслед за нашим, и завтра догнать наш в Суэце на другом конце канала, где он должен был остановиться часа на два перед тем, чтобы идти дальше в Красное море. Вся неприятность, значит, заключалась только в том, что переход по каналу мне приходилось сделать на чужом судне и заплатить за это.
Беда выходила невелика.
Когда я достиг набережной, оказалось, что наш пароход ушёл полчаса тому назад. Следующим отходил маленький американский, нагруженный керосином. Лоцман, проводник по каналу, явился уже на пароход, и на баке был уже прилажен огромный электрический фонарь для освещения пути.
Капитан-американец, которому я объяснил, в чём дело, охотно принял меня на палубу за довольно скромное вознаграждение.
После нашего щегольски опрятного, комфортабельно приспособленного для пассажиров судна американский керосинщик показался мне очень непривлекателен, но делать было нечего, приходилось провести на нём эту ночь в надежде, что завтра утром я снова попаду к себе.
Надежде этой, однако, не суждено было осуществиться.