Она представила себе суд, лица близких людей в зале заседаний, их глаза и застонала. И на работе... Да нет же, она никогда уже не наденет белый халат... Ей никогда не позволят... Да и сама она не посмеет. Как же быть, как вернуться домой и вообще - как жить? А должна ли она жить после всего? "Мягкая, ласкающая влага поднялась до ее губ, еще выше..." Нет, нет, только не это! Она не имеет права, это отвратительно. Отвратительно и глупо. Но что же делать тогда? А что-то нужно же делать... Она брела вдоль пустынного берега, глядя на ажурные пролеты моста Космонавтов, освещенные огнями, и плакала...
Большой зал Дворца кораблестроителей... Сцена - легким полукружьем. И ряды кресел повторяют этот полукруг, уходят вдаль амфитеатром. Балконы выставились вперед двойным козырьком, огибая зал... На балконах - семьсот. В зале - тысяча восемьсот. Две с половиной тысячи. Снаружи - металл и стекло. Веет холодок даже в летний зной. А внутри уютно. Одинаково тепло и зимой и летом. Мягкий свет, кондиционированный воздух... Нелегко было "отгрохать" такой. Когда обсуждали проект, даже сам Ватажков, который любил размах во всем, усомнился: "А надо ли тебе, Тарас Игнатьевич, такой громадный?" Оказалось, надо.
Вот он, рядом сидит, Ватажков. Спокойный, всегда собранный, как начальник штаба фронта. А что, он ведь и должен быть таким.
Выступает секретарь ЦК. Когда в прошлый раз награждали, приехал первый. А сегодня - этот. И вместо министра - тоже заместитель. Первый секретарь ЦК в Москве сейчас. А министр уехал в Комсомольск-на-Амуре. Да и не важно все это. И у тех, что приехали, полномочия решать все, что нас интересует: и ассигнования на строительство двух домов для малосемейных решено отпустить, и перебои с доставкой металла ликвидировать, и санаторный корпус в Благодатном... "Может, если бы я был, удалось еще и на пионерский лагерь выколотить. Ничего, потом. А пока достаточно и того, что отпущено".
- Я понимаю, тебе трудно сейчас, - наклонился к Бунчужному Ватажков, но выступать все же придется.
Тарас Игнатьевич кивнул. Посмотрел на поджарого, лобастого заместителя министра, прислушался к его словам. "Этому легко выступать - о простых вещах говорить. Но так говорит, что всем интересно. Морской транспорт обеспечивает три четверти международных грузовых перевозок. Насчитывает больше пятидесяти тысяч кораблей... В сорок раз экономичнее воздушного... Это его конек морские перевозки в мировом масштабе. Сейчас он скажет, что наш советский Морской Флот вышел на второе место в мире. И сколько судов, скажет... Ну вот, я же знал. А сейчас он станет говорить о том, что нынешняя судостроительная промышленность у нас одна из наиболее развитых, о научно-исследовательских институтах, производственной базе, кадрах, учебных заведениях... Надо бы поближе к заводу институт перенести, на Крамольный остров. Почему это мне раньше в голову не пришло?.. Сейчас он станет о контейнеровозах..."
И действительно, заместитель министра, сделав короткую паузу, стал говорить о контейнеровозах. И о том, что японцам, например, удобнее перевозить свои грузы в Англию через Советский Союз... Порт Находка... Железная дорога... Ленинград... Отсюда на корабль - и в Англию. Самое выгодное в этой цепочке - контейнеровозы. Доставка, как говорится, "от порога до порога". А что - и в самом деле выгодно. Сейчас он скажет, что этот второй орден Ленина мы заслужили тем, что смогли быстро освоить и выпустить большую партию таких контейнеровозов... "Ну вот, я же знал... А после этого он будет говорить, что мы сейчас буквально все в кораблестроении, "от киля до клотика", делаем из своих, отечественных материалов. И оснащение тоже свое. Даже мебель. Даже коврики в каютах...
Да что же это я? Вместо того чтобы продумать свое выступление... О чем же мне сказать все же?.. Прежде всего нужно поблагодарить за высокую награду, а потом... Потом скажу, что у меня большое горе и если б не коллектив... Это будет правда, потому что я и в самом деле не представляю себе, как выстоял бы, если б не эти люди, что сидят и тут рядом, и там - в зале... И еще я скажу, что у нас хороший "колхоз". А что, это ведь правда. Вон - Василий Платонович со своей бригадой. Пятилетку за три с половиной года выполнил. И качество - высший класс. Как он этого Джеггерса отделал! Если б я знал, что понимает все... А Джеггерс-то... И бровью не повел. Вот я и о нем скажу. О том, как позавидовал нам. Как талантливый инженер и как оборотистый фирмач позавидовал. "Если б мне такие возможности..." И о рабочих он здорово заметил - "творческий взрыв". А что, верно ведь. Мы сейчас по сравнению с прошлой пятилеткой кораблей в два раза больше выпускаем, а рабочих столько же... И на следующую пятилетку у нас увеличение вдвое будет. А еще о чем сказать? Скажу, что наши корабелы уже сейчас - вне конкуренции на мировом рынке. И останутся такими. Как Джеггерс посмотрел на меня, когда узнал, что у нас иностранных заказов на шесть лет вперед! Вот и будем дальше так держать... И хватит... Когда впервые награждали завод, тут были и Валентина и Галина..."
Он вздохнул. Ватажков покосился на него, осторожно положил свою мягкую ладонь на его руку, едва ощутимо пожал, как бы ободряя.
Потом, когда все закончилось уже, отвел в сторону.
- Я понимаю, Тарас Игнатьевич, - сказал он, - у тебя сейчас горе, и не до банкета тебе, но хоть рюмку выпей со всеми.
Бунчужный увидел женщину - администратора Дворца, она стояла и смотрела на него с нетерпеливым ожиданием.
- Простите, пожалуйста, - сказал Тарас Игнатьевич Ватажкову. Он повернулся к женщине и спросил негромко: - Что, Евгения Николаевна?
- Звонил Андрей Григорьевич. Просил, чтоб вы, как только освободитесь, ехали к Сергею Романовичу.
- Что случилось, не сказал?
- Нет. Но мне почудилось, что он чем-то встревожен.
- Вот видишь, - повернулся Тарас Игнатьевич к Ватажкову и протянул руку на прощанье. - Ты уж там извинись за меня.
До дома, где жил Гармаш, было всего три квартала. Андрей Григорьевич и не заметил, как прошел их. Из раздумья вывел его резкий звук автомобильной сирены. По ночной улице неслась машина "скорой помощи". Поравнялась. Обогнала. Вдруг замедлила ход и свернула во двор, где жил Гармаш. Андрей Григорьевич ускорил шаг. Да, машина стояла у подъезда Гармаша.
Андрей Григорьевич почти бежал. Через минуту был уже у машины. Двое парней потянули на себя носилки. Кто-то с ним поздоровался. Андрей Григорьевич ответил механически, не поворачивая головы. Он никого и ничего не видел, только мертвенно бледное лицо Галины, ее мокрую одежду.
- Что с ней? - спросил он, ни к кому не обращаясь.
- С моста в реку бросилась, - ответил парень в мокрой рубашке с короткими рукавами. Брюки у него тоже мокрые были. Но это Багрий заметил позже. Он слушал парня, не глядя на него. - С моста Космонавтов. В самую стремнину и руки себе шарфом завязала. Счастье, что наша лодка рядом была, под мостом. А то не вытащить бы.
Врач "скорой помощи", шагая рядом с Багрием позади носилок, объяснил:
- Ребята оказались толковыми. Сразу же стали делать искусственное дыхание.
Сергей Романович стоял у окна и смотрел, как Багрий припал на колено, щупая пульс.
- Нету, - озабоченно сказал Багрий.
- Несколько минут назад пульс определялся совершенно отчетливо.
- Адреналин, пожалуйста.
- Ящик с медикаментами! - крикнул врач "скорой помощи", перегнувшись через перила лестничной площадки.
Багрий услышал рядом с собой дыхание Сергея Романовича, увидел его посеревшее лицо.
- Не мешайте нам, - тронул его за рукав Багрий. - Сядьте вон туда и сидите, - указал он на кресло у окна.
- Появился пульс, - сказал врач "скорой помощи".
- И дыхание, - произнес Андрей Григорьевич. - Притворите окно: сквозит. Или нет: я закрою дверь.
Он повернулся и увидел Бунчужного. Тарас Игнатьевич стоял, как-то странно изогнувшись, и смотрел на дочь. Руки беспомощно опущены. Глаза расширены. На лице - растерянность и страх. Таким Андрей Григорьевич его никогда не видел.