В лодке, на счастье Лихунова, оказались весла, и он вставил их в уключины и погреб, вначале тихо-тихо, но потом все быстрей и быстрей, не выбирая пути, лишь бы подальше уйти от острова Дэнголем, на котором он был несвободен, унижен, где знал об этом сам и видел, что враги, которых он так ненавидел за жестокость, тоже знают о его унижении.
Без остановки, не замечая, как лопаются на ладонях пузыри, он греб до самого рассвета и даже потом, когда встало солнце. Был август, и солнце светило ярко и горячо. Дэнгольм совершенно слился с берегом, который маячил вдали узкой черной полосой. «Господи, неужели я свободен?» – подумал Лихунов и здесь, посреди серого полотнища моря, неприветливого и угрюмого, не боясь, что его увидят, он зарыдал, прижимая к лицу свои окровавленные ладони. Потом опустился на дно лодки и, укачиваемый волной, крепко заснул, не слыша, как горланили над ним не знающие о своей свободе, а потому и несвободные морские птицы.
Лихунов спал долго, но, когда проснулся, солнце еще стояло высоко. Подниматься со дна лодки не хотелось, но он все же поднялся, и первое, что он увидел, был черный дым, валивший из трубы какого-то маленького судна. Он вперил свой единственный глаз в этот дым, пытаясь определить, в каком направлении движется судно, и скоро понял, что шло оно к нему и что было оно паровым катером, очень похожим на те, что стояли на приколе Дэнгольма. Не замечая, как обожгла его боль, он вцепился истертыми руками в весла, ударил ими по воде, молясь своему, русскому Богу, чего не делал уже очень давно, стал бешено колотить веслами, стараясь уйти от погони, хотя и не был уверен в том, что катер гонится за ним, но он все же греб и греб, и дыхание его скоро стало похоже на хрип.
Лихунов не бросил весел даже тогда, когда катер подплыл к лодке вплотную. Был спущен маленький железный трап, по которому в лодку сошли два немецких солдата. Обессиленный Лихунов хоть и поднял над головой весло, не желая подчиняться воле этих людей, не признававших в нем человека, но, измученный, воспользоваться своим оружием не смог. Его подняли на палубу катера, где молча долго били, наказывая за дерзость, за желание не подчиняться победителю, за причиненные хлопоты, за то, что пришлось потратить на его поимку топливо, так необходимое Германии.
Когда Лихунов был доставлен на Дэнгольм, его сразу же провели в покои коменданта фон Буссе. Немецкий аристократ поднялся с низкого дивана, на котором уже долго сидел, читая книгу, – преимуществами службы он пользоваться не забывал, – шагнул к пленнику и с очаровательной улыбкой, очень спокойным тоном спросил:
– На что вы надеялись? В конце концов, это неразумно. Вы должны были соразмерить свои силы и возможности с нашими. Глупо.
Комендант подождал, надеясь на то, что Лихунов попытается дать ответ и у него будет возможность аргументированно опровергнуть все доводы русского, – фон Буссе гордился своей способностью мыслить диалектично и логично. Но Лихунов ничего не ответил коменданту, и фон Буссе, немного огорченный и недовольный пленным, немного притушил досадой ясный блеск голубых, как воды Рейна, глаз и заявил: