– Да, такого человека редко встретишь в вашей тихой провинциальной Англии, – заметил сэр Джеймс.
– Охота интересует его до сих пор, – усмехнулся Стеррон.
Сэр Джеймс бросил короткий взгляд на, но промолчал.
– Самое смешное, – продолжал Стеррон, – что местные воспользовались тем, что Карл приехал на похороны отца, и назначили его главным шерифом графства! Такая шутка, которую не ожидаешь неотесанных сельских мужланов.
Сэр Джеймс вопросительно приподнял брови:
– Неотесанные сельские мужланы? Странное выражение.
Стеррон пожал плечами:
– Ну, полагаю, это некая комбинация местных больших шишек и местных же мужланов. Во многом это одно и то же.
– А сами-то вы не… сельский мужлан?
– Нет, я торговец, предприниматель, точнее был им пару лет назад. Работал в Шанхае, но раньше других понял, что грядут перемены, и распродал все, пока еще было возможно и пока американцы с долларами готовы были платить.
– Но теперь-то вы живете в Англии? В городе?
– Нет, в маленьком доме в Хиндхеде, недалеко отсюда. И кем бы мы ни были, но мы точно не мужланы.
Стеррон рассмеялся, но на лице его спутника не возникло и тени улыбки.
– Назначение сэра Карла Веннинга… Почему вы считаете это забавной шуткой? Понятное дело, что должность эта – теплое местечко. Какие-никакие, а деньги и всего два или три судебных разбирательства в год.
– Да, однако номинально он отвечает за соблюдение закона и порядка! Такой-то человек!
– А что, сам сеет беспорядок? Или нарушает закон?
Стеррон открыл рот, чтобы ответить, но промолчал. И после паузы заметил:
– Мне недостаточно хорошо известны подробности его биографии и карьеры, однако одно могу сказать точно – он человек бесстрашный и действует без колебаний и сомнений. И всегда получает что хочет.
Сэр Джеймс кивнул:
– Да, физиогномика это подтверждает.
Матч закончился, и игроки, оживленно переговариваясь, направились через лужайку к скамье, возле которой был придвинут столик с прохладительными напитками. Сэр Джеймс Хэмстед, видимо, решив, что наблюдать за игрой еще дозволительно, но не за беседой тет-а-тет, развернулся и зашагал по лужайке к дороге.
– Нужно отправить несколько писем, – объяснил он. – Вот и прогуляюсь пешком до деревни.
– В холле есть почтовый ящик, как раз успеете к следующему приходу почтальона, – предложил Стеррон.
– Прогулка всегда на пользу, тем более и день выдался не слишком жаркий.
Пожав плечами, Джеральд Стеррон с легким сердцем отпустил его – этот старик, сделавший блистательную карьеру, был скучен и безнадежно старомоден. Он закурил и направился через сад к дому, по дороге стараясь осмыслить невинную реплику своего собеседника о том, как повезло его брату. И решил, что это было пусть и естественное, но поспешное умозаключение. Конечно, быть мужем столь прелестного создания, как Гризельда, да к тому же еще и владельцем поместья Феррис-Корт – это, пожалуй, достаточное основание, чтобы считать его счастливчиком.
Двадцать лет назад не было на свете человека, который не завидовал бы молодому Герберту Стеррону. В возрасте тридцати трех лет тот уже был бравым капитаном драгунского полка, богат, популярен, владел поместьем, мало того, в самом разгаре своей блистательной военной карьеры завоевал сердце красавицы Гризельды Хьют. Познакомились они на балу, то был первый триумфальный выход в лондонский свет молоденькой девушки, и Герберт увел ее из-под носа серьезных соперников – разных герцогов и торговцев бриллиантами. На протяжении трех лет молодая пара – а Герберт Стеррон был все еще молод, хотя и на пятнадцать лет старше своей жены – кружилась в бурном вихре предвоенной светской жизни. Они были абсолютно счастливы, пользовались успехом, весь мир, казалось, лежал у их ног. Затем Стеррон неожиданно подал в отставку, увез Гризельду в поместье Феррис-Корт – они уединились в глухой провинции, там, где находился его семейный дом. Пошли слухи о болезни, о финансовых проблемах, даже о ссорах между супругами, но никто ничего толком не знал – лишь то, что Стерроны вдруг исчезла. Еще одной из причин называли бездетность – в ту пору было принято, да и желанно, иметь детей, – но вряд ли это действительно стало причиной для добровольного заточения в глуши.