Отчаяние с новой силой охватило душу. Все понапрасну! Добрался до лодки - и все понапрасну!
Холодное железное кольцо терло щеку Николай заплакал. Слезы текли по его мокрому обветренному лицу. А холод сковывал тело. Голые ступни (кто-то из контрабандистов стащил с него ботинки) потеряли всякую чувствительность, кисти рук закостенели, пальцы отказывались сгибаться. И только под левой ключицей нестерпимо горела рана.
Николай уже не мог бороться за жизнь. Да и к чему? Все равно он умрет, и чем скорее придет смерть, тем лучше. И никто не узнает, как он погиб. Ни Репьев, ни Никитин, ни мать… «А ведь Никитин надеется на меня и ждет от меня известий…» Ивакин начал медленно» с трудом сгибать и разгибать пальцы, засунул правую руку в карман брюк, надеясь хоть немного отогреть ее, и в кармане нащупал что-то твердое, острое. «Нож? Откуда он взялся?… Я ведь не брал с собой ножа… Нет, это не нож» это какой-то хирургический инструмент, кажется, он называется ланцетом…» Николай вытащил его., приложил лезвие к канату и начал пилить…
Тем временем Антос Одноглазый и человек в зюйдвестке - это был часовщик Борисов, он же Карпухин, - спустились в носовой кубрик.
- Первого декабря, ровно в двадцать четыре часа, подводная лодка будет в десяти милях от берега на траверзе Бургосского маяка, - сказал Борисов. - Вы передадите пакет лично командиру, только лично ему. Связь поддерживайте через Тургаенко. Если он подойдет к вам с кем-либо, кроме меня, стреляйте. Вавилова держите в трюме. После Тендры - уничтожить… Где вы нас высадите?
- Если мы сейчас повернем обратно, то через полчаса будем на траверзе Аркадии., - ответил Антос.
- Отлично! - Борисов застегнул плащ, давая понять, что разговор окончен.
Они вылезли на палубу. Увидев их, Тургаенко поспешил на корму, схватился за канат, с силой потянул его н упал. Лодки за кормой не было.
Подгоняемая свежим ветром, лодка находилась в этот момент уже в нескольких милях от шхуны.
Никем не управляемый небольшой парус то надувался, то хлопал о мачту.
Ивакин лежал на корме, навалившись воем телом на руль Волны нагоняли лодку и окатывали ее, но Николай ничего не чувствовал.
Хмурый рассвет застал одинокую утлую посудину в открытом море. Пара дельфинов поиграла вокруг нее и уплыла к югу. Голодные чайки с пронзительным криком носились над водой. Дождь устал моросить и отступил перед пеленой густого тумана.
Течение и ветер гнали лодку на восток. Если бы Николай мог подняться вместе с чайками над туманом, то увидел бы, что давно уже проплыл мимо Одесской бухты.
По временам к нему возвращалось сознание, и тогда он чувствовал холод, кячку, боль в груди, кровь на губах, жажду Большую же часть времени он ничего те ощущал, словно проваливался в какую-то черную пропасть.
Иногда в голове возникали смутные обрывки воспоминаний: Нижний Новгород, рабочий поселок Сормовского завода, большая комната райкома комсомола, шумная толпа молодых парней, требующих отправки на фронт. Потом Николай видел себя бегущим вместе с этими парнями по льду Финского залива. В руках он держал винтовку, стрелял из нее и кричал: «Даешь Кронштадт!…»
И снова Сормово, берег Волги и огромные шуршащие и трескающиеся льдины. На одной из них он, восьмилетний Колька, и еще какие-то мальчишки. Они отправились путешествовать в Каспийское море,. И вдруг вместо льдины больничная койка, а рядом человек. «Которые тут большевики?» - кричит он, размахивая пистолетом. «Нот здесь большевиков, тут тифозные», - отвечает сиделка. Кажется, это было в Самаре…
Мысли путались. Как же он оказался в Одессе? Кто такой Никитин?… Ах да, Никитин - председатель Губчека. А Тургаенко кто?… Где же чайник? Зачем поят горькой водой? И кто отсек ноги? Оказывается, можно жить и без ног!… Только как же стоять у станка и нарезать шестеренки?… «Ах ты, большевистское отродье! - вопит Тургаенко. - Змееныш подколодный!» Тургаенко скручивает ему руки. Человек в зюйдвестке пинает в живот: «Кто подослал тебя?» И опять бьют и бросают в кубрик. Кто-то говорит с ним. «Неужели русский? Кажется, я его ударил?… А не он ли положил мне в карман ланцет?…» Опять провал, беспамятство, и вдруг, как живое, лицо Макара Фаддеевича. «Коля, беги до станции, позвони Никитину… Достань где-нибудь лошадь…» - «Макар Фаддеевич, товарищ Репьев, я всё сделаю. Я быстренько, одним духом…» Как тяжело бежать по шпалам!… И снова провал, черная и холодная пропасть…