Но я не испугалась.
Две недели я играла с Шуркой, как кошка с мышкой. А на третью попалась. Шурка поймал меня на месте преступления.
В тот день я сажала в огороде капусту. Сквозь плетень наблюдала за Шуркиным домом.
В кармане моего платья лежал кусочек мела.
Я тебя, Шурка, порадую. Запляшешь.
"Посмешище..."
Слово-то какое придумал. Значит, ежели тебя приплюсовывают ко мне это посмешище? Ну хорошо. Я тебе всю стену разукрашу. "Посмешище..."
Я достала из кармана осколок зеркала и долго разглядывала свое лицо.
Нет, Шурк, я не посмешище. Брови у меня только на солнышке выцвели, а то бы я совсем красивая была. Я достала из кармана черный карандаш, подвела брови.
Вот видишь. А кабы еще румяна... Но у меня нет румян. А у Розки есть. Она дояркой работает. И что ее никто замуж не возьмет?
Дояркой... Как это я раньше не догадалась, дурочка. Теперь ясно, почему Шурка часто возле колхозных дворов вертится.
"Папе помогаю".
Болтун. Я положила в карман зеркало с карандашом, встала и без всякой предосторожности пошла к Шуркиному дому, влезла на завалинку и начала писать.
Писала крупно, размашисто. На последнем, самом толстом нижнем бревне нарисовала карикатуру на Шурку и написала: "Шурка+Шурка+Шурка=глупый баран".
Подчеркнула. Села и заплакала.
Шурка подошел ко мне неслышно, откуда-то из-за дома. Наверное, с огорода - копал. Его босые ноги были в сырой земле и навозе. Лицо потное.
Я отодвинулась в угол, робко съежилась.
Шурка посмотрел на исписанную стену, на меня, снова на стену и снова на меня.
- Это, Шурк, не я.
Шурка молчал.
- Верно, верно, Шурк. А это, - поглядела на свои испачканные мелом руки, - я стирала. Вот так вот.
Я потерла ладонью по исписанному бревну.
- Стирала?
- Стирала...
Шурка размахнулся и... Нет! Нет! Он не ударил меня. Он опустил руку и сказал:
- Зачем ты это? - Сказал тихо, дружелюбно: - Сотри.
С тех пор я не приплюсовываю Шурку. А он, когда мы играем на бугре, избегает меня.
Обидчивый какой...
"Стыдно, - говорит, - мне за тебя".
А не знает, как мне за него стыдно в школе, страх. Когда он у доски отвечает урок, я готова под парту спрятаться. Дык... Мык... В классе хохот. А у меня уши пылают.
Эх, Шурка, Шурка... Если бы ты учился по всем предметам на пятерки, как по физкультуре да по немецкому, я бы гордилась тобой. А так стыдоба одна. Жду не дождусь, когда учебный год закончится.
За неделю до экзаменов Шурка вдруг резко изменился - притих, ходил понурый, неразговорчивый. На уроках рассеянно смотрел в окно. Из школы возвращался в одиночку и не дорогой, а стороной - лугами.
Вечерами Шурка не показывался на улице, и наша деревенская гармонь замолкла. Скучно стало вечерами.
Мальчишки уходили гулять в соседнюю деревню, а мы, девчонки, сиротливо шатались по улице и нагоняли на себя тоску унылыми, тягучими песнями. Пели нехотя - лишь бы скоротать время. Рано расходились спать.
Однажды, когда я бежала с гулянья домой, меня в затененном переулке кто-то окликнул.
- Кап!
Я обмерла: Шурка. Остановилась.
- Ты куда?
- Домой.
Шурка, мрачный, вышел из темноты, грустно улыбнулся и побрел рядом со мной.
В руках у него была ветка. Он нервно обрывал с нее листья и швырял их в сторону.
- Давай посидим немного.
- Давай!.. - обрадовалась я и устыдилась.
Однако Шурка ничего не заметил. Угрюмо склонив голову, он думал о чем-то своем. Мы долго шли молча.
Я первый раз в жизни гуляла с мальчишкой вдвоем. Хорошо, что Шурка не взял меня под ручку.
Конец деревни. Мы присели на сваленные у мазанки дрова. В соседнем селе играла гармонь. Мы молчали. Взошла луна. Прокричали петухи.
С полей потянуло прохладой. Я начала зябнуть, но сказать об этом Шурке побоялась. Не хотелось уходить домой.
Возле конных дворов завыла собака. Смолкла.
Я сидела, боясь шелохнуться, ждала. Он, наверно, обнимет меня... Ой, страшно! Я наклонила голову, съежилась.
- Звезда упала.
- Чего, Шурк?
- Звезда вон сгорела.
- Где? - Но тут же спохватилась, ответила: - Это, Шурк, чье-то счастье рассыпалось.
Шурка встал.
- Пошли?
- Куда?
- Домой.
У дворов снова завыла собака. Завыла протяжно, тоскливо.
- Шурк, а что ты такой печальный? И гулять не выходишь, и на гармони не играешь. У тебя что-нибудь случилось?
Шурка молчал.
- Скажи. - Я участливо притронулась к рукаву его рубашки.
Шурка резко повернулся, крепко схватил меня за плечи.
- Ты друг мне?
- Друг.
Он не мигая уставился в мои глаза.
- Врешь?
- Нет, нет... - испуганно прошептала я.
Шурка в злой улыбке перекосил рот, сморщился.
- А ну вас, все вы лживые. Ненавижу.
Он оттолкнул меня, сгорбился, тяжело зашагал к своему дому.
- Шурка!..
Я постояла и пошла следом за ним. Шурка сидел на крыльце, плакал.
* * *
Через два дня мы сдали последний экзамен. Закончили семилетку. Получили аттестаты и всем классом пошли в лес.
Шурка был по-прежнему мрачным.
Возвратившись домой, я узнала ошеломляющую новость. Зойка мне сказала:
- Розка выходит замуж.
- Ура!
Я запрыгала и закружилась по комнате.
- Ура! - Схватила Зойку в охапку, поцеловала ее, усадила на кровать: - Рассказывай.
- В воскресенье свадьба. Сегодня они в сельсовет ездили расписываться.
- Ездили уже?!
- Ага... Она в белом платье. Нарядная-нарядная! Красивая-красивая!
Говори, Зойка, говори. Наплевать мне теперь на нее. Будь она хоть трижды раскрасавица. В воскресенье свадьба...
- Шурка будет играть на свадьбе.
Я захохотала.
- Не станет он, Зойк, играть. Ни за что не станет.
Но я обманулась.
Шурка играл на свадьбе, отец заставил. Шурка играл, а отец пил.
Я тоже была на свадьбе. На завалинке стояла, в окошко глядела. Неинтересное гулянье получилось. И все, по-моему, из-за Шурки. Никогда бы не подумала, что можно одной гармонью превратить свадьбу в поминки.
Уж очень грустно играл Шурка. Поначалу песни военных лет:
С берез неслышим, невесом...
. . .
До тебя мне дойти нелегко...
. . .
Ты меня ждешь, и у детской кроватки тайком...
. . .
После этих песен старики, вздыхая, начали вспоминать, кто где когда воевал. Выпили за погибших товарищей, прослезились.
- Давай старинные! - крикнула бабушка Анисья.
И Шурка завел старинные.
Вот мчится тройка почтовая...
. . .
В низенькой светелке огонек горит...
. . .
Догорай-гори, моя лучинушка,
Догорю с тобой и я.
Бабка Анисья расплакалась. Склонила голову Шурке на плечо, всхлипывала и все бормотала:
- Ох, касатик, потешил! Ох, отвел душу! Давай еще, давай...
Под утро свадьба затихла. Мы с Зойкой заглянули в окошко. Батюшки!..
И на полу, и на стульях, и сидя за столом, и под кроватью, и на кровати - всюду спали гости.
На столе все перемешано. Селедка с вареньем, огурцы с молоком, капуста с холодцом, колбаса с брагой. На полу мусор: окурки, обрывки газет, скомканные платки.
Молодые сидели у подтопка на сундуке.
Розка плакала. Васька, муж, ее утешал:
- Брось! Еще день, и все это кончится.
А на улице захлебывалась гармонь. Шурка вовсю наигрывал веселые частушки.
Мальчишки пели:
Давай, тятенька родной,
Давай поделимся с тобой:
Тебе соху и борону,
А мне в чужую сторону.
Вдруг Шуркин голос громкий, задиристый: