Я сидел в своем кабинете, бесцельно пялясь в бумаги, когда на пороге появился Вадим Арнольдович. Уже не знаю, что его привело, но, увидев мой жутковатый вид, он встал как вкопаный.
- Олег, ты нездоров? - Он произнес это шепотом, воровато оглядываясь и не заходя внутрь. От меня не укрылось, что директор теперь соблюдал осторожность, чтобы никто не увидел нас вместе. Я вспомнил, что не брился уже пару дней и, несмотря на старания Сереженьки, мой вид опрятным назвать было сложно.
- Я здоров, только бухаю.
- Зачем? - На лице Вадима Арнольдовича на долю секунды промелькнула брезгливость, а затем и жалость, и меня это взорвало.
- Тебе, блять, какое дело? Хули ты вообще приперся?
- Я хотел узнать, как ты. - Он говорил в полтона, не заражаясь моей озлобленностью.
- Как я? Прекрасно! Через пару дней еду на Бали с Сережей! И нам будет очень приятно вместе, если ты об этом.
- Почему ты пьешь? - Вадим Арнольдович сделал шаг вперед и даже протянул руку, видимо, желая меня коснуться, но мне это не было нужно. Хотелось блевать от его жалости. Все равно он мне не поможет, зачем лезть? А еще было отвратительно осознавать, что он видит меня таким, погрязшим в дерьме и депрессии. Я резко встал, так, что стул отлетел к стене.
- Потому что я алкоголик!
Вадим Арнольдович замер, кивнул и, вдруг со всего размаху влепил мне затрещину. От неожиданности я не удержался на ногах и завалился к шкафу, задевая по пути коробки с инструментом.
- Ну и мразь же ты, Олег. - Вадим Арнольдович произнес это сухо и, не глядя на меня, вышел из кабинета.
***
- Поездка должна тебя немного развеять. - За последнюю неделю Сереженька, кажется, даже немного похудел. Допек я его все-таки своими пьянками. И ладно, если бы он закатил бы скандал хоть раз, пристыдил бы, так нет же. Вокруг меня крутился, жалеет. Моя мать даже в младенчестве за мной так не ухаживала.
- Тебе моих алкогольных возлияний в Москве мало, ты хочешь это еще и на Бали наблюдать?
Сегодня вечером самолет, а я, естественно, никуда не хочу лететь. Мне и дома хорошо бухается. Однако, Сереженька намерен взять меня с собой, без вариантов.
- Я собрал твои вещи. Такси приедет через два часа. Хотя бы перед самолетом не пей.
- А в самолете можно? - Усмехаюсь. Интересно, как много уступок он готов сделать?
- Если так сильно хочешь. - Уходит в другую комнату, а я одеваюсь. Бали, так Бали.
***
Как человек, не склонный к самоанализу, я только сегодня впервые задался одним не слишком своевременным вопросом. А не пидор ли я? Точнее, вопроса уже нет, есть запоздалая мысль, что я далеко не тот, кем считал себя всю жизнь.
Сколько себя помню, я всегда думал практически как Вадим Арнольдович: есть какие-то геи, которые грязные извращенцы, а есть - я. Весь такой натуральный и правильный. А то, что парни иногда интересуют, так то особенности восприятия, тонкости душевной организации и даже, может, издержки воспитания.
Я лгал самому себе. Да не может нормальный гетеросексуальный мужик так убиваться по другому мужику! И это наблюдение рождает следующий вопрос: а каким бы я был, не стань мы с Сережей любовниками? Влюбился бы я тогда в Вадима Арнольдовича? Хотел бы с ним спать? Скучал бы по нему? У меня нет ответа на этот вопрос.
Проще думать, что причина моей нездоровой страсти кроется не в моей врожденной гомосексуальности. Я хочу думать, что я нормален. Что это Сережа виноват, что это он внушил мне мысль, что мужчины тоже могут быть сексуальными объектами. А еще дело в матери. Именно из-за нее всех девушек в мире я воспринимаю как возможных шлюх, готовых на все ради денег или молодого красивого тела. Я не верю им. И только сейчас я осознаю ежечасный ход своих мыслей, который давно перерос в твердую жизненную установку. Тогда, когда уже, наверно, поздно.
А еще я понимаю, что до сих пор не порвал отношения с матерью только по одной причине: у меня нет семьи, кроме нее. И только она меня и любит. Но на самом деле, это тоже ложь. Я никогда не был ей семьей, а любит она только себя. Но если я откажусь от матери, то кто же останется в моей жизни? Я совершенно один. И, наверно, впервые понимаю это.
***
Раннее утро. Никак не могу привыкнуть к смене часовых поясов. Всю ночь шел дождь, капли бились о широкие листья пальм, а я сидел на лежаке на крытой террасе и пил водку, запивая манговым соком. Сереженька снял виллу с видом на океан, и с рассветом гладь воды начинает блестеть. Я пью, не подымаясь, несколько часов, по чуть-чуть, но постоянно. И вряд ли уже могу сам передвигать ноги. Мои мысли о моей гомосексуальности осели во мне, прижились, но только я не знаю, что мне делать с новым самим собой. А что делать с Сереженькой?
Перебираюсь на плетеный диван и ложусь навзничь, надеясь, что усну хотя бы пьяным. Вскоре я действительно начинаю дремать, слушая, как шелестят листья, как поют птицы, и думаю, что Бали должен быть красивым, и мне бы даже он понравился, если бы я только мог видеть насыщенность зеленого цвета. Но трава и пальмы вокруг меня грязно-серые, также грязно-серый рассвет, и лишь небо своего, тускло-голубого цвета.
- Олег, уже одиннадцать. Может, кофе попьешь?
Разлепляю глаза. Сереженька. В смешных шортах, майке и шлепанцах. Сажусь на диван, к горлу подступает тошнота.
- Пить дай.
Протягивает стакан воды, таблетку. Прям идеальная жена.
- Ты очень плохо выглядишь.
- Да ну?
Запиваю таблетку, перевожу взгляд на Сереженьку. Он не спускает с меня своих серых глазок.
- Сейчас принесут кофе, и мы поговорим. Нам есть что обсудить.
Пока накрывают завтрак, голова потихоньку проясняется. Даже сушняк не такой явный. Прислуга наливает кофе по чашкам, приносит какие-то десерты, фрукты. Я смотрю то на стол, то на плещущийся вдали океан. Наконец, начинаю разговор первым.
- А ты знаешь, что я уже больше года как дальтоник?
Сереженька вздрагивает, затем мотает головой.
- Нет.
- Я не вижу некоторые цвета. Перестал видеть.
- Почему?
- Не знаю. Может, ты знаешь? - Делаю глоток обжигающего кофе, в моем тоне насмешка. Как будто он не понимает, что могло послужить причиной такого расстройства.
- Олег, после чего это случилось? - Мой любовник мрачен. Видимо, подозревал что-то подобное.
- После того как я убил человека. А потом с тобой переспал. Ровно на следующий день я и заметил, что почему-то в моем цветовом спектре исчез красный. А потом и зеленый.
- Это не ты убил, это я убил. - Сереженька опускает глаза. - Я знал, что ты в шоке, не соображаешь. Думал, что лучше будет убить, уверен был в этом.
- А потом поднял меня под себя. Чтобы мне стало совсем хорошо, да? - Мой страх начинает куда-то уходить, я, наконец, чувствую, что нашел в себе силы высказаться. Мне не страшно, больше не страшно.
- Подмял? Почему подмял?
- Я же у тебя на коротком поводке. Твоя личная игрушка. Захотел, в ресторан сводил. Захотел - на острова с собой взял. И водитель, и любовник, и собачка. Которой даешь команду - к ноге, собачка бежит. Нравится же, да? Классно? - Горько улыбаюсь. - Из меня можно и пидараса сделать, я же не личность, я так.
- Олег. - Сереженька слушает внимательно. Он серьезен и его голос приобретает почти забытые нотки, те, что я слышал, когда я еще был только подчиненным, а он - моим директором. - Ты гомосексуалист изначально. Это видно.