Амнуэль Песах
Капли звездного света (фрагменты)
П. Р. АМНУЭЛЬ
Капли звездного света
Повесть печатается в сокращенном виде
Я расскажу сон.
Высоко к небу поднялся замок. Он смотрел на мир щелками глаз-бойниц. Я стоял на самой высокой башне, а сверху мне улыбалось голубое солнце. Ослепительное, ярче неба. Лучи его касались моих плеч, ладоней, и я ловил теплый солнечный свет...
Я открыл глаза и понял, что наблюдений сегодня не будет. Потолок был серым, без теней и резвящихся бликов - за окном молочным киселем сгустился туман.. Было зябко, хотелось лежать и читать детектив.
Замок и голубое солнце... Замок вспоминался смутно, но голубизна солнца, неправдоподобная, фантастическая, так и стояла перед глазами.
Я растолкал Валеру, поставил на плитку чайник. Мы пили почти черную от неимоверного количества заварки жидкость, и Валера произносил традиционный утренний монолог:
- Опять спектры... доплеровские смещения... считаешь, считаешь, а толку...
Идти на работу ему не хотелось, он с удовольствием посидел бы со мной, жалуясь на жизнь. Валера был похож на студента, обалдевшего от занятий перед сессией. Его медлительность раздражала нашего шефа Саморукова. Он весь кипел, но сдерживался, потому что придраться было не к чему-работал Валера добросовестно.
Я остался дома, разложил на столе схему микрофотометра. Вчера под вечер в лаборатории потянуло паленым-прибор вышел из строя.
Нужно было найти причину поломки. Пальцы мои двигались вдоль тонких линий чертежа, а мысли были далеко.
Я никак не мог привыкнуть к новому месту работы. Три недели я в обсерватории, и три недели нет покоя. То у солнечников горит прибор: "Костя, посмотри, у тебя больше практики..." То на малом фотоэлектрическом телескопе отказывают микромодули: "Костя, на выход!" То Саморуков ведет наблюдения на четырехметровом телескопе: "Костя, посиди-ка до утра". На заводе микроэлектроники, где я работал после окончания института, все было стабильно и четко, как фигура Лиссажу,- свой пульт, своя схема, своя задача. А я ушел. Не надоело, нет. Но месяца два назад на завод пришел Саморуков. Вычислитель "Заря", который был ему нужен, все еще находился в ремонте. Саморуков полчаса стоял за моей спиной, смотрел, как я впаиваю сопротивления. "Почему бы вам не перейти к нам?" - предложил он. Убеждать Саморуков умел. Так я и оказался в обсерватории. Присматриваться к работе я начал уже здесь, в горах, вступив в должность старшего инженера. Все казалось мне необычным, новым, интересным, а тут еще сегодняшний сон, как зовущая мечта.
Я натянул свитер и вышел из дому, окунувшись в холодное молоко. Туман оказался не таким уж густым, я различал даже кроны деревьев на вершине Медвежьего Уха - небольшой горы, к подножию которой прилепилась обсерватория. Смутно вырисовывалась башня четырехметрового, отделенная от поселка узким овражком.
Из тумана выступила долговязая фигура, сутулая, нелепо размахивающая длинными руками.
- А у нас по утрам туман,- пропел Юра Рывчин, поравнявшись со мной.
Юра - наш аспирант, то есть аспирант нашего шефа.
- Какой-то остряк,- продолжал Юра,- написал в рекламном проспекте обсерватории, что у нас двести восемьдесят ясных ночей в году. А туманы весной и осенью?- Вот тебе сотня ночей, и еще столько же ясных наполовину. Получается, что год у нас длится суток шестьсот, как на Марсе...
В лаборатории горел свет; то ли не выключили с вечера, то ли включили по случаю тумана. Поломка микрофотометра оказалась непростой, и когда я сделал, наконец, последнюю пайку, свет лампочки над моей головой скорее угадывался. Стоял такой ослепительно яркий августовский полдень, будто звезда из моего сна неожиданно появилась на земном небе.
Я вышел из лаборатории и увидел Ларису. Первое, о чем я подумал: замок и солнце! Должно же что-то случиться сегодня... Лариса вместе с Юрой шли по коридору навстречу мне. На ее лице было знакомое мне с детства ироническое выражение, светлые волосы волнами разбросаны по плечам. Она даже не взглянула на меня, а Юра, пройдя мимо, повернулся и посмотрел внимательно - представляю, какое у меня было лицо. Я медленно пошел за ними, и только теперь в моей черепной коробке возникли первые вопросы: Откуда? Как? Почему?
Лариса здесь. Мы учились вместе "с пятого класса. Обожание мое было молчаливым. После десятого класса, когда мы учились уже в разных вузах, я изредка приглашал Ларису в кино, ни на что не надеясь. Я ждал чего-то, а Лариса ждать не собиралась. На втором курсе библиотечного факультета она благополучно вышла замуж за журналиста местной газеты. Новости о Ларисе я воспринимал очень болезненно. Узнал от знакомых, что у нее родилась дочь, назвали Людочкой. Муж стал зав-отделом писем...
За поворотом коридора Валера, сонно прищурясь, изучал стенгазету "Астрофизик". Я остановился рядом.
- Валера,- спросил я,- с кем пошел Юра?
- А, барышня?...- отозвался Валера.-Наша библиотекарша Лариса. Вернулась из отпуска.
Та-ак... Лариса работает здесь. - Тебя шеф звал,- сообщил Валера.
Я побрел на второй этаж, в длинный и узкий, как труба, кабинет Саморукова. Шеф взглянул на меня из-за своего стола, такого же длинного и неуклюжего, как сама комната, сказал:
- Я попросил бы вас понаблюдать сегодня в ночь. Нужно отснять Дзету Кассиопеи. Последний спектр с высокой дисперсией. Мое твердое убеждение коллапсар есть.
Шеф искал коллапсары - странные звезды, увидеть которые принципиально невозможно. Это - мертвые звезды, они отжили свой век, видели рождение Галактики, но в далекой своей юности были ослепительно горячими.
К звездам, как и к людям, старость подкрадывается незаметно. Холоднее становятся недра, с возрастом звезда пухнет, толстеет. Она светит красным холодным светом, а в самом ее центре зреет плотное и горячее и очень-очень маленькое гелиевое ядро - предвестник скорого угасания, и конец наступает.
Миллиарды лет живет звезда, а смерть настигает ее в неуловимую долю секунды. Была звезда - и нет ее. Яростно раскинул огненные руки алый факел, разметал планеты, испепелил астероиды, сжег пыль. Далеко от места трагедии, на маленькой планете Земля люди смотрели в небо, где пламенела звезда-гостья сверхновая. Тяготение сдавило, смяло, стиснуло звезду в такой плотный комок материи, что даже свет, неспособный ни секунды устоять на месте, оказался пойманным в ловушку. Тяжесть... Все кончилось для звезды, осталась только вечная неустранимая тяжесть.