- Волшебники всегда все видят,- сказала Людочка.
Какой из меня волшебник? Когда месяц назад я увидел планету в системе Дзеты Кассиопеи, я думал, что так и надо. У каждой профессии есть свои странности и к ним нужно привыкнуть - вот и все. Звезды я видел теперь почти каждую ночь - в телескоп или во сне. Дзета Кассиопеи являлась мне в голубом ореоле короны, и из ночи в ночь я замечал, как лучики ее то укорачиваются, будто втягиваются звездой, то удлиняются и напоминают щупальца кальмара. Эти лучики иногда достигали розовой планеты, и тогда на ее серпике вспыхивали оранжевые искры.
На восьмую или девятую ночь я разглядел нечеткие тени на склонах планетных кратеров и понял, что звездное вещество выжгло на планете огромные ямы. На десятую ночь наблюдений я, напрягая зрение до рези в глазах, различил на склонах кратеров движущиеся точки. Наверное, это были животные. Стада их скапливались у вершин кратеров - они пили звездную теплоту, раны на теле планеты были для них лакомым угощением.
Я был уверен, что на следующую ночь смогу сосчитать, сколько ног у этих тварей, но утром на вершину Медвежьего Уха поднялся туман. Над обсерваторией нависли хмурые тучи. Два дня не было наблюдений. Юра не выходил от шефа - они заканчивали статью. Валера дремал в лаборатории, подложив под голову "Теорию звездных атмосфер". Над ним висела табличка: "Тихо! Наблюдатель спит!"
Я одолел половину общего курса астрофизики, когда убедился в простой истине, которую, впрочем, знал и раньше: никто никогда чужих планетных систем в телескоп не видел и видеть не мог. Нет такого физического закона. Я уже не ждал откровений. Я всегда считал себя трезвым практиком и вовсе не был готов к встрече с невероятным...
Книгу мою накрыла широкая ладонь, и я увидел перед собой Саморукова. Шеф прочитал название книги, полистал ее без любопытства.
- Что вы сделали за два дня?- спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
- Погода...- промямлил Валера. Я кивнул. Конечно, нет погоды, все приборы в порядке.
-Так ли?-усомнился Саморуков. - Я, Костя, не любитель чтения. Работа ценится по результату, а не по тому, много ли человек знает.
- Если мало знаний, какой может быть результат?- парировал я.
- Чепуха,- усмехнулся Саморуков. - Два дня вы штудировали пулковский курс, и он ничего не прибавил к вашим знаниям микроэлектроники. В молодости, когда много энергии, нужно стремиться больше делать самому. Потому я и пригласил вас к себе: ваш начальник на заводе сказал, что вы думающий инженер. Таким я вас и хочу видеть. Посредственный астрофизик мне не нужен.
Он сказал все, что хотел, и решил, что терять еще хоть одну секунду бессмысленно. Через секунду Саморукова в лаборатории не было.
Тот день был пятницей. Вечером ушел в город автобус, и Валера с Юрой поехали домой. Я остался, и мне повезло. Были отличные ночи, очень морозные для конца сентября и кристально-чистые. Телескоп казался фотонным звездолетом на стартовой площадке. Он и был звездолетом, на котором я каждую ночь уходил в странствие. Я начал считать свои звездные экспедиции - в те ночи состоялись тринадцатая и четырнадцатая. Я был единственным членом экипажа.
Центр Звездоплавания задал мне курс к далекому синему Алгенибу. Я слетал за пятьсот световых лет и вернулся к рассвету, привезя восемь спектрограмм для Саморукова и томительные воспоминания для себя. Алгениб-звезда довольно яркая, и мне не пришлось долго ждать. Голубая точка на кресте нитей стала надвигаться на меня, распухая и превращаясь в неистовую звезду. Я еще не видел такого буйства: языки протуберанцев уносились в пространство на многие звездные радиусы и вдруг неожиданно взрывались. Худо приходилось тогда трем безжизненным крошкам-планетам, которые, будто утлые челны, то и дело ныряли в пламенные валы, а когда протуберанец уносился дальше, планеты светились, как угли, выброшенные из огня.
Под утро, когда я вышел из башни телескопа, я увидел на востоке розовую капельку Марса и подумал, что еще не пытался разглядеть детали на наших, солнечных, планетах. Марс, не мигая, смотрел на меня. Взгляды наши скрестились.
Я ждал откровения. Думал, что увижу такое, чего просто не могло получиться на крупномасштабных снимка межпланетных станций. Но Марс поднимался все выше и нисколько не рос, не желал расти. Заболели глаза, начало ломить в затылке, выступили слезы. Неудача.
Уже засыпая под холодными лучам зари, я все повторял, будто нашел зацепку к разгадке тайны: "Я вижу звезды и не вижу Марса. Звезды далеко, Марс близко. Одно вижу, другое нет. Почему? Почему?"
Звездолет должен был стартовать в двадцать два часа. Экспедиция предстояла трудная, и на первом этапе сам шеф взялся вести мой корабль. Звездочка была слабой, пятнадцатой величины, и Саморуков доверял мне еще не настолько, чтоб выпускать одного на такой объект. Сложность заключалась именно в слабости звезды - автоматика дает наводку по координатам, но это значит, что в окуляре искателя появляется около двух десятков звезд примерно равной яркости и до сотни-более слабых. Они разбросаны в поле зрения, как горох на блюдце, и ты не знаешь, какая горошина твоя. Искать ее нужно по неуловимым приметам. Ювелирная работа, от которой начинают мелко дрожать руки и слезиться глаза.
На пульте зажглась сигнальная лампочка и одновременно под полом загудело, дрожь прошла по ногам. Включилась экспозиция, заработал часовой механизм. Звездолет стартовал.
- Так и держите,- сказал шеф, выпрыгнув из люльки наблюдателя.
Он поглядел из-за моей спины на показания приборов.
- Хорошо, - сказал он.- Будьте внимательны, Костя, сегодня важный объект. Спокойной ночи.
Когда дверь на галерею захлопнулась, я пошел к телескопу. Отыскал наблюдательную люльку, залез в нее и поехал вверх. В окуляре искателя было сумрачно и пусто, темное озерцо медленно колыхалось, и на дне его я едва разглядел с десяток неярких блесток. Я выключил подсветку - нити пропали, и тогда там, где по моим предположениям остался центр, грустно улыбнулась желтоватая звездочка. Слабая, немощная, она даже мерцала как-то судорожно.